Олимп

– Мойра, не надо, – вмешался маг. – Ты убьешь его.

– Чепуха, – поморщилась женщина. – Он достаточно молод.

– Ему девяносто девять, – возразил старик в синем халате. – Тело Сейви, когда ты клонировала его для собственных целей, было на семьдесят пять лет моложе, и оно уже хранило воспоминания. Они и теперь с тобой. Наш друг – не tabula rasa.[50]

Та, кого маг называл своей дочерью, пожала плечами.

– Он здоров и полон сил. Сам посмотри.

– Ты уничтожишь его, – повторил Просперо. – А с ним и одно из лучших наших орудий для победы над Сетебосом и Сикораксой.

Харман кипел от ярости и возбуждения.

– О чем вы тут говорите? – воскликнул он и быстро отдернул руку, когда женщина попыталась вновь накрыть ее своей ладонью. – Хотите, чтобы я «проглотил» все фолианты до единого? Это займет месяцы… годы. А то и декады.

– Не «проглотил», – поправила Мойра, – но съел их.

– А, съел, – протянул мужчина, соображая, свихнулась ли его собеседница, прежде чем сойти во временной саркофаг, или же мозг ее разрушили столетия воспроизведения – циклического, бесконечного, по клеточке, по нейрону.

– Вот именно, – подтвердила дама. – В том смысле, что подразумевался в Талмуде. Книги нужно не читать, а есть.

– Не понял.

– Тебе известно, что такое Талмуд? – осведомилась разбуженная.

– Нет.

Мойра указала опять на верхнюю точку гигантского полушария в нескольких этажах над головой.

– Там наверху, мой юный друг, в крохотном куполе чистейшего стекла спрятан чертог из жемчуга, хрусталя и золота, открытый в мир и маленькую ночь с чудесной маленькой луной.

– Вроде твоего саркофага? – уточнил Харман.

– Да нет, между ними нет ничего общего, – рассмеялась дама. – Этот гроб – лишь еще один узел в системе факсов, он веками воспроизводил меня, пока не настало время проснуться и взяться за дело. А мы говорим о машине, с помощью которой ты прочтешь эти книги и глубоко проникнешься ими, прежде чем вагон Эйфелевой дороги покинет вокзал Таджа через… – она покосилась на запястье, – пятьдесят восемь минут.

– Остановись, Мойра, – предостерег маг. – Разве он пригодится нам в войне против Сетебоса, если умрет или превратится в слюноточивого идиота?

– Замолчи! – рявкнула женщина. – Взгляни, ведь он уже идиот. Кажется, будто со дней Сейви всю их расу подвергли лоботомии. Но если мой замысел удастся и молодой человек выживет, он еще сумеет послужить и себе, и нам. – Она снова взяла Хармана за руку. – Чего ты желаешь больше всего на свете, о Харман-Прометей?

– Вернуться домой к жене, – ответил похищенный.

Мойра вздохнула.

– Не обещаю, что хрустальный чертог, вернее, глубокое познание всех этих книг, собранных за столетия моим бедняжкой Ахманом Фердинандом Марком Алонцо Ханом Хо Тепом, позволит тебе свободно факсовать обратно к супруге… Как ее имя?

– Ада.

Произнеся два коротеньких слога, Харман едва не зарыдал. Слезы душили его по двум причинам: во-первых, от жгучей тоски, во-вторых, из-за собственного предательства.

– К Аде, – закончила женщина. – Но можешь поверить, что ты никогда не увидишь ее живой, если упустишь эту возможность.

Мужчина поднялся и шагнул на лишенный перил каменный выступ в трех сотнях футов над холодным полом из мрамора. Запрокинув голову, Харман присмотрелся, но так и не разглядел вершины купола в семи сотнях футов над головой. Он увидел лишь неясную мглу, где повисли тонкой, почти невидимой черной паутинкой мостки переходов.

– Послушай, друг Никого… – начал Просперо.

– Заткнись, – оборвал его Харман. И бросил Мойре: – Идем.

57

– Ну вот, я провел квантовую телепортацию по твоим наводкам, – ворчит Гефест. – И где мы, провалиться мне в бездны Аида?

– На Итаке, – поясняет Ахилл. – Это скалистый остров, отменные ясли для мальчиков, мечтающих стать мужами.

– А по-моему – душный вонючий сортир, – бормочет бог огня, хромая по пыльной, усеянной острыми камнями тропинке вверх по крутому склону мимо пастбищ, где бродят стада коз и овец, навстречу постройкам, крытым алой черепицей, сияющей под немилосердным солнцем.

– Я здесь бывал, – произносит мужеубийца. – Первый раз – в детстве.

Тяжелый щит пристегнут на спине героя, меч надежно покоится в ножнах на поясе. Молодой блондин ничуть не взмок от жары или трудного восхождения, а вот ковыляющий следом Гефест пыхтит и обливается потом. Даже с бессмертной бороды кузнеца течет в три ручья.

Отвесная узкая дорожка обрывается на вершине холма, среди крупных зданий.

– Дворец Одиссея, – сообщает быстроногий, бодрым шагом одолевая последние пятьдесят ярдов.

– Ничего себе дворец, – фыркает калека, дохромав до высоких ворот, и сгибается пополам, упершись руками в изувеченную ногу, точно собирается извергнуть содержимое желудка. – Похоже на чертов свинарник.