Олег Борисов

Через несколько лет они с маленьким Юрой ехали в переполненном троллейбусе по бульвару Шевченко. Юра, когда Владимирский собор увидел, закричал во весь голос: «Папа, папа, посмотри!.. Здесь Боженька живет!..» «Все пассажиры в троллейбусе, — записано в дневнике Борисова, — перевели в его сторону свои головы. У меня в коленках похолодело, и я поспешил отвлечь его от окна».

В начале сентября 1993 года Олег Иванович и Юра съездили на фестиваль в Анапу со своим фильмом «Мне скучно, бес», вернулись воодушевленные, окрыленные, с подарками, с цветами. После этого Олег с Аллой отправились в Институт переливания крови к директору — академику Андрею Ивановичу Воробьеву. Показали рекомендацию израильского профессора. Проверили селезенку Борисова. Решили операцию не делать. Олег Иванович записал в дневнике: «Был у врачей, выслушивал их советы. Одни говорят — резать селезенку, другие — ни в коем случае. Вот и думай».

3 декабря 1993 года умерла Лариса Гавриловна, мама Аллы. И Алла, конечно, не могла в те дни поехать с Олегом в Ленинград, куда он отправился на репетиции додинского «Вишневого сада». Олег уехал один. В поезде у него случился приступ. Он думал, что не доедет, что уже умирает. Приехал в Ленинград с сильным кашлем и с высокой — за сорок — температурой. Почти в бессознательном состоянии. Сразу вызвали врача, кашель сняли, температура спала, определили, что это была сильная простуда. Алла приехала сразу после девяти маминых дней. И предложила: «Олег, давай покажемся какому-нибудь хорошему ленинградскому специалисту». Профессор-гематолог перед самым Новым годом посмотрел Олега Ивановича (а у него, у худенького, стал округляться животик) и сказал: «Считайте, что вас еще не лечили. Только гормоны? Я бы на вашем месте попробовал химиотерапию».

«С этим, — рассказывает Алла Романовна, — мы вернулись в Москву. Я позвонила на Каширку (Онкологический центр им. Н. Н. Блохина. — А. Г.) по номеру телефона, который дал нам ленинградский врач. Разговаривала с заведующей отделением лимфолейкоза. „Нам посоветовали, сказала ей, обратиться к вам. Может быть, химия ему уже нужна. Может, что-то еще надо“. — „Приезжайте“. Мы пришли к профессору. Это было в конце января 1994 года. На Каширке сделали необходимые анализы. Результат — нормальный. Профессор позвонил в Институт переливания крови и сообщил доктору Олега, что анализы хорошие. Но живот продолжал увеличиваться. 3 февраля, в день сорокалетия нашей свадьбы, Олегу первый раз выпустили жидкость из живота. Помог наш друг, глазник Михеев, который жил тут же, в Ильинке. Он позвонил в военный госпиталь знакомому профессору, нас мой брат Алик туда отвез, жидкость выпустили, сестры радостно мне сообщили, что метастазов нет, и мы вернулись на дачу: вечером собрались — на юбилей — гости. Приехал и профессор из госпиталя. Он остался ночевать у Михеевых, а утром я к ним побежала: опять жидкость. И тогда поняли, что это что-то очень серьезное. Отвезли Олега в больницу. Таял он на глазах».

До этого Алла, хватаясь за каждую соломинку, успела съездить в Петрозаводск. Кто-то ей рассказал, что существует снадобье — вино с чем-то еще, — купить это можно в Карелии, и она помчалась в Петрозаводск: знакомые из Вахтанговского театра помогли ей через Михаила Ульянова, через Союз театральных деятелей, попасть в санаторий под Петрозаводском. Ее очень тепло встретили, она все купила, ее потом проводили. Алла привезла оттуда целый ящик всевозможных бутылочек. Олег пил целый месяц. «Я, — рассказывает Алла Романовна, — видела и понимала, что ничего не помогает, но все же… А вдруг?…»

3 февраля 1994 года Алла и Олег отметили сорокалетие свадьбы. «Какое счастье, — записал Олег, — что ты не одинок на этом свете! Прочитал Алене кусочек из Екклесиаста: „Чего еще искала душа моя, и я не нашел? мужчину одного из тысячи я нашел, а женщины между всеми ими не нашел…“ Вот и неправда. Значит, уже сорок лет в споре с Екклесиастом… Как безысходен Екклесиаст! Я читал его в обгоревшем Ветхом Завете, большом талмуде, который оставила нам Мария Анисимовна. Все у него суета сует и все идет в одно место… Как тяжело это читать, придя из театра, где ты без устали молол языком. Такую сам выбрал профессию — не перед Богом слово держать, а перед зрителем, который покупает право смотреть тебя за рубль. Как дешевую кокотку».