Олдорандо (СИ)

   Перед ними, возле тропы, стояло полуразрушенное, но всё ещё высокое здание из камня, к дверям которого вела примыкавшая к стене каменная же лестница, также наполовину обвалившаяся от времени. Онесса бросила на землю вязанку хвороста и почти бегом поднялась по ней. Здесь она торжественно подняла вверх руку в перчатке и вдруг... запела. Непонятные слова её песни красиво звенели в чистом свежем воздухе.

   Никогда прежде Юли не видел свою мать такой -- властной, веселой и гордой одновременно; впрочем, он вообще редко видел её даже просто в хорошем настроении. Почему же он прежне не видел её поющей? Не потому ли, что его суровый отец ненавидел чужое веселье и всегда грубо обрывал его при помощи брани или даже кулака?..

   Не смея задать вопрос прямо, но страстно желая услышать её ответ, или хотя бы слово её дивного голоса, он тогда спросил:

   -- Чей это дом, мама? Кто построил его?

   Онесса ласково улыбнулась ему.

   -- Он всегда стоял здесь. Он стар, как эти холмы вокруг.

   -- Но кто, кто построил его, мама? -- повторил мальчик.

   Онесса вздохнула, погрустнев.

   -- Я не знаю. Говорят, это сделали предки моего отца, очень давно, в те времена, когда наш мир был лучше и теплее. О, это были великие люди! У них были большие запасы. Закрома в этом доме всегда были полны зерна.

   Эта легенда о величии его предков по материнской линии была уже хорошо известна Юли, и эта подробность о больших запасах зерна в особенности. Не раз и не два у голодного зимнего костра звучали слова его матери об огромных запасах всякой снеди, которыми обладали древние представители её великого рода, ныне почти вымершего и обедневшего до того, что даже она, дочь вождя, была вынуждена пойти замуж за простого охотника, который ставит её ничуть не выше обыкновенной рабочей скотины. Каждый раз на этом месте Алехо прерывал её рассказ непристойной бранью, и, случалось, выгонял жену вон, на мороз, чтобы одумалась и вспомнила, кто из милости кормит её. После одной из таких выходок мужа, когда он выгнал её из пещеры под падающий пепел, её и свалила болезнь. А сыну Алехо запретил не только слушать её россказни, но даже бывать в тех местах, где жили её предки. За первую же попытку нарушить запрет Юли поплатился сломанным зубом -- в тот раз отец страшно избил его...

   Но всё это будет потом. А тогда маленький ещё Юли поднялся вверх по разрушенным ступеням и с трудом открыл прогнившую, осевшую на петлях дверь. Ему пришлось изо всех сил нажать плечом, чтобы сдвинуть её. Тогда, в реальности, когда он вошел внутрь, сквозь разрушенную крышу налетел внезапный порыв ветра, поднял с пола целое облако колючей пыли и бросил в лицо, напугав его и убив очарование дня. Теперь же, в его то ли бреду, то ли сне, там было зерно -- целые кучи золотистого зерна, рассыпанные по комнате. Да, этих запасов должно было хватить надолго...

   Зерно вдруг поползло к нему, огромные кучи стали пересыпаться вверх по ступеням золотистой волной, словно живые. Из-под зерна показались два трупа, два мертвеца, которые, широко раскрыв слепые глаза, жадно потянулись к нему, к их убийце...

   Юли с криком вскочил на ноги и бросился к дверям камеры. Он не мог понять, кто наслал на него эти страшные видения. Ведь быть не может, чтобы они оказались порождением его собственной души!..

   "Тебе ли, бесчувственной твари, говорить о снах! -- подумал он, немного успокоившись. -- Ты только сейчас вспомнил о своей матери. Ты ведь ни разу не сказал ей ласкового слова, но зато не раз, вслед за отцом, называл её никчемной сукой. Кстати, ты действительно ненавидел своего жестокого отца и был даже рад, когда фагоры увели его в рабство, дав тебе свободу..."

   О мой Акха! -- подумалось ему -- каким циничным негодяем он стал за свою короткую жизнь! Он бросил свою мать. Он убил и ограбил двух торговцев. Немудрено, что ему являются такие страшные сны. В самом деле, Бог карает его, если даже в одиночке ему являются такие мысли и видения! Иначе... Что делается с ним?.. Неужели он такой законченный мерзавец?

   "Я не слишком-то виноват во всём этом, -- наконец решил он. -- Просто меня ожесточила жизнь среди подлецов. Я сам стал жестоким и подлым -- чтобы выжить. Я убил двух господ, которые сами покушались на мою жизнь -- чтобы выжить. Но что же тогда может получиться из такого страшного человека?.."

   Юли понял, что ему нужно сознаться в убийстве и положиться на милость божью. Лучше честно умереть, чем жить мерзавцем.

   "Ты ещё так мало знаешь о жизни, -- печально сказал он сам себе, -- но ты хочешь постичь весь мир. А Акха должен знать всё. Его глаза видят всё. Ему всё известно. Всё открыто его божественному взору. А ты настолько ничтожен, что вся твоя жизнь в его глазах -- не более, чем то странное ощущение, которое возникает у тебя, когда над головой пролетает челдрим".

   Юли удивился собственным мыслям. Мне ли говорить об Акха, с горечью подумал он. Моя жизнь для него -- не более, чем пыль.