Октябрьские рассказы

— Я видел сам воздушный бой двадцать девятого апреля тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Я видел, как с востока приближалось к городу много-много японских самолетов. Они летели, как хозяева нашего неба. Они ничего не опасались. Их тройки просто спешили выполнить задание, при котором ничто им не угрожает. И на земле было все тихо, и с земли они могли ничего не опасаться. И я, привыкший к состоянию бессильного гнева, с какой-то непонятной прикованностью не мог отвести глаз от японских самолетов, что продолжали лететь и лететь. И вдруг, как будто небо услышало мою молитву и мой гнев, из облаков сверкнули самолеты, которых я никогда раньше не видел. Я смотрел, как во сне. Клубились разорванные облака, или дымки рвущихся в небе шрапнелей, или взрывы японских самолетов — не знаю. Но я видел, как с дымными хвостами японские самолеты падали в реку и она ломала им хребты, после чего они тонули.

Я считал, в дикой радости я считал, сколько их падало. Я считал до десяти. Нет, они продолжали падать. Еще пять, еще три, еще два, еще один. Они прилетели, их было пятьдесят четыре; они улетали, их было только тридцать три. Двадцать один самолет был сбит этими чудесными воздушными воинами. Мы хотели знать, кто это, мы приветствовали живых, мы оплакивали мертвых, как своих братьев. И они были наши братья — эти советские люди, отдавшие свою жизнь за родной Китай, за наш Китай, за его свободу. Вы знаете, мы ежегодно ходим сюда, весь город, с благодарственными венками…

— Октябрь! Москва! Революция! Спасибо! — сказал старый китаец, крепко пожимая нам руки, подойдя к нам при выходе.

Тот, что говорил по-русски, пояснил: он хочет сказать, спасибо Москве за Октябрьскую революцию.

Я стоял на берегу Янцзы, взволнованный ее необъятным величием. Я вспомнил скромный поток: Кубань текла в мягких зеленых берегах. Я вспомнил тридцатый год, и чайхану на границе пустыни, и весенний сев первых туркменских колхозов, и вечер и отдых работников за пиалой бледного зеленого чая.

Я вспомнил рассказ о китайских добровольцах, шедших на врагов революции за родную Кубань.

Я стоял на берегу Янцзы, и в глаза мне летел сверкающий простор реки, простор древней земли, простор мира, населенного большими, могучими людьми, для которых нет границ, нет времени, а есть братство и дружба, боевой клич во славу свободного человека, есть великий путь, который народы прокладывают для счастья всего человечества!

Перед дворцом

Кто не знает это нескончаемо огромное здание, над которым в моем детстве развевался желто-черный флаг Российской империи, здание, называемое и тогда и теперь Зимним дворцом?

Кто не знает необозримую площадь перед дворцом, украшенную так называемой Александровской колонной? Через эту площадь снуют автомобили, ее непрестанно переходят прохожие. В дни революционных праздников миллионные колонны ленинградцев с флагами и транспарантами, с лозунгами и песнями маршируют перед трибунами, за которыми подымает свои много видевшие стены старый Зимний.

В обычные тихие дни, особенно летом, перед дворцом стоят маленькие и большие группы экскурсантов, знакомящихся с историческими памятниками города.

Много среди приезжих иностранцев. По-разному смотрят они на площадь и на дворец. Одни с скучающими лицами слушают объяснения гида, и особенно когда гид рассказывает об Октябрьской революции и о том, как в этот дворец ворвался революционный народ и арестовал Временное правительство.

Особенно их, по-видимому, раздражает медная доска, прикрепленная к стене, на которой написано об этом событии, происшедшем в ночь на 25 октября 1917 года. Им не нравится и доска, и то, что на ней написано. Они, зевая, смотрят по сторонам, намекая гиду, что тут смотреть нечего — надо идти дальше.

Их равнодушные взгляды как бы не замечают написанного, а их память не хочет задерживаться на таком для них печальном повороте времени.

Другие группы приезжих иностранцев представляют полную противоположность. Эти старые и молодые люди из разных стран Запада сразу оживляются и закидывают гида множеством вопросов, на которые он не сразу может ответить. Им нравится и дворец, и особенно доска, на которой так хорошо и коротко написано о самом главном. Они смотрят расширенными глазами, улыбаются, фотографируют, записывают в свои путевые дневники впечатления и всячески выражают свое удовольствие от виденного.

Бывают и такие среди них, что выражают свой восторг необычным образом. Я видел сам, как раз перед этой медной доской станцевал какой-то невообразимый танец совсем молодой человек из далекой азиатской страны. Он сказал, что танцует в честь победы советского народа, ибо только так он может выразить свое восхищение.

Я видел, как один негр долго смотрел на доску и потом сказал: «Такую доску я хотел бы видеть на всех дворцах наших африканских колониальных владений, на всех дворцах наших европейских царьков, наших угнетателей. Это так и будет со временем. Я знаю теперь, где взять образец…»