Октябрь, который ноябрь

Общий орготдел надрывался. Товарищ Островитянская пыталась достичь невозможного — успеть в оставшиеся часы доделать всю массу незавершенных дел. В кабинет протянули вторую телефонную линию — армейский аппарат зуммерил непрерывно. Несли на визу проекты воззваний, а телеграфные ленты с пометкой «особо срочно» свисали, кажется, даже с потолка. Киев, Екатеринбург, Харьков, Курск и главное — Москва — в белокаменной было крайне неспокойно. В кабинет непрерывно входили и вбегали делегаты из частей, члены ВРК, представители ЦК эсеров, жалобщики от Бунда^[49] и вздорные требовательные кадеты.^[50] Товарищ Островитянская подписывала, уточняла, не соглашалась, сурово требовала, шутила, ехидствовала, привычно перепиралась с ВИКЖЕЛем, диктовала телеграммы, бегала советоваться с «Яшей и Львом», слала «горячий товарищеский привет братьям-казакам»…

Ничего не кончилось. Скорее, наоборот. Вектор истории временно утерял предсказуемость и никакое мифическое «послезнание» сейчас не могло помочь даже символически. Ставка в Могилеве отвечала на телеграммы уклончиво, Духонин^[51] подал в отставку и замолчал, Чернова^[52] не могли найти. Какая-то сволочь остановила эшелон с зерном у Череповца, гад Керенский требовал немедленно отрядить два батальона для охраны здания ЧЮК, хотя там пока никто из работников свежесозданной комиссии и не появлялся. «Чужие» типографии саботировали печатанье воззваний, категорически требуя предоплату, ликвидация винных складов встретила активное противодействие несознательной части населения города. И Москва, опять Москва…

Товарищ Островитянская, сжав земноводную волю в кулак, делала все возможное и невозможное. На долю Катрин осталось завершать текущие следственные дела…

* * *

В морге пахло свежей известью, печалью и хвоей. Побеленные потолки казались выше, лампы бросали мрачные тени, но давали достаточно света, со двора доносились слова отпевания — там соорудили временный помост и навес для работников религиозных культов.

Бригада штрафников завтракала у конюшни.

— Вы, граждане, — Катрин, не здороваясь, указала на троих, — с вещами на выход.

Вздрогнули все. В штрафной бригаде сейчас числилось около трех десятков подследственных — естественно, отнюдь не все стрелки и террористы — по большей части мирные спекулянты, уличные грабители и прочая аполитичная буйная пьянь. Взятые на порче банковского имущества и за стрельбу по патрулям тоже имелись — ситуация в городе отнюдь не стало благостной.

— Без нервов, — призвала Катрин. — Не к стенке ведем. Допрос и изменение меры пресечения.

Допрос, вернее, заключительную беседу, пришлось проводить в знакомом кабинете патологоанатома. Начали с инженерного состава.

— Полагаю, вы познакомиться и парой слов перекинуться успели? — Катрин глянула в «дела» подследственных и сунула бумаги обратно в общую папку.

— Нам и раньше доводилось встречаться, — признался Грант.

— Неудивительно. Общие интересы: самолетостроение и малообъяснимая, но пламенная любовь к скорострельному оружию.

— Недобрая ирония судьбы, — угрюмо подтвердил человек, проходящий по следствию как боевик «Лев».

— Наверное, она, судьба. Я вас воспитывать не стану. Вы люди умные, чрезвычайно талантливые и образованные, наверняка уже все просчитали и прояснили в чем был гадостный «развод» и как вас на смертоубийство подписали. Некоторые ошибки, граждане-инженеры, непростительны. Так что, прощения не будет. Искупайте трудом. России, обстрелянной в спину и вами, и настоящими идейными врагами, нужны опыт и знания профессионалов. И аэропланы нужны, вот прямо позарез и уже завтра. Следственное дело завершено, приговор таков: следуете в Ейск, там создается воздухоплавательный центр. С сегодняшнего дня вы на государственной службе. Из-под стражи освобождаетесь, всякие церемонии и торжественные дачи «честного благородного слова», опустим. Следствие и комиссия Общего орготдела надеется на ваше самосознание. Вот товарищ, — Катрин кивнула на молчащего бойца-«попутчика», — из нижних чинов, но кое-что смыслит по части самолетостроения. Надеюсь, сотрудничество наладите. Счастливого пути, трудовых успехов.

Завели литератора. Алексей Иванович за эти дни заметно прибавил в возрасте. Под ногтями нервных пальцев серели ободки от цементного раствора, пальто в брызгах извести. И густо пропах мертвецкой.

— По сути дела говорить нам уже не о чем, — с печалью признала Катрин. — Исключительно по традиции несколько слов на прощание. Должна признаться, знакомство с вами — одно из самых больших огорчений в данном следственном деле. Всегда ценила ваш литературный талант, и вдруг…

— Если неофициально желаете высказаться, так к чему бубнить тоном заезжей жандармской вдовы? — злобно и язвительно поинтересовался бывший литератор. — Уж пожалуйте откровенно. В свойственной, хамски-революционной манере.