Октябрь

— А, кузен! — приветствовала его Александра Терентьевна и тотчас встала и вышла.

— Я что хотел спросить, — проговорил, поздоровавшись, Тимош, — Павел скоро вернется?

— Заскучал в нашем обществе?

— Просить хотел, — мне бы на завод…

— На шабалдасовский тебе нельзя, Тимош.

— Мне бы на паровозный.

— Погоди. Обживись. Потолкуем.

— Значит, квартирантом?

— А это зависит от характера. Одни кругом квартиранты, другие всюду хозяева. Все зависит от того, какой у человека характер.

— А я сам не знаю, — рассмеялся Тимош, — всю жизнь по чужим хатам живу, вот и весь характер.

— Ты еще никогда не был в чужой хате, Тимош. Вот что тебе нужно понять, — не повышая голоса, по твердо проговорила девушка и занялась своими тетрадками, затем, отложив тетрадки, встала и заходила по комнате, проговорила, словно продолжая разговор или отвечая па собственные мысли. — А насчет паровозного вот что скажу. Всем нам он люб и дорог. Но люди не только на паровозном нужны. Еще больше они нужны на других, отсталых участках. На паровозном ты окажешься новеньким, опять придется осваиваться, привыкать. А время нынче быстрое, удивительное. Из Питера, с фронта, отовсюду приходят замечательные вести. Солдаты с нами — это большое событие. Война научила их многому. Вооруженное крестьянство с нами, они ждут только сигнала. Когда это произойдет? Сегодня? Завтра? Не знаю. Но все знают — скоро. Скоро уже, Тимошенька! Значит, мы должны быть готовы и готовить людей. Тебе придется понять, что служить рабочему делу можно не только на заводе.

— Понимать — понимаю, да понимать не хочется.

Тимош видел, что у Агнесы были свои планы, но он не знал, в чем они заключались, какое отношение имели к общему делу. Она по-прежнему оставалась для него всего лишь невестой старшего брата, Агнесой, барышней.

Через день, выполняя ее просьбу, он отправился в Моторивку. Передал всё, что от него требовалось, спросил о Любе — ее в Моторивке не было, уехала в город, в госпиталь. Через неделю снова собрался в Моторивку, уже без всякого поручения. И снова узнал, что Люба в городе, в госпитале…

Дома, на вопрос Александры Терентьевны, где был, ничего не ответил.

Тимош не хотел теперь пи слышать, ни говорить о Моторивке, он сам не понимал, что с ним творится, самому себе ни в чем не признавался, замкнулся, затаился и даже книг не читал, хотя теснилось их на полках здесь немало.

Агнеса удивленно поглядывала на парня, решила, что всё это от безделья.

Как-то утром, перед тем как уйти на работу, Агнеса обратилась к Тимошу:

— Иван уверял меня, что ты парень надежный.

— Мне он говорил, что я мальчишка.

— Мальчишка, это не качество. Это — преимущество. Что ты думаешь о нашем фикусе?

— Не люблю фикусов.

— Я тоже, представь. Но этот замечательный. Не правда ли?

— Да, выращенный.

— Как ты сказал? Выращенный? Здорово сказано — выращенный. То есть призванный к жизни любовью и заботами. Так я тебя поняла?

— Не знаю.

— Не знаешь, а говоришь, — она подошла к окну, поправила занавеску, протянула руку к блестящим чистым листьям растения погладила осторожно и вдруг наклонилась, провела рукой вокруг ствола, словно расправляя землю, выдернула из земли шнурок завязанный петелькой, потянула петельку и приподняла вместе со слоем земли дощечку. Достала из железного коробка завернутую в бумагу пачку листков, протянула Тимошу:

— Скучаешь по своему заводу?

— Скучаю, Агнеса Петровна.

— Ну, хорошо. Пойдешь на завод, на свой завод Тимош. Передашь людям эти листки. Ты знаешь людей на заводе?

Тимош снова удивленно посмотрел на Агнесу.

— Вот и прекрасно. Среди своих людей человек никогда не растеряется. Пойдешь на завод в обеденный перерыв. Знаешь, где они собираются, ну, где курят?

Тимош смутился.

— Передашь листовки Кудю. Проберешься на завод?

— Да. Там есть пролаз в заборе со стороны реки.

— Хорошо. Я верю в тебя, Тимош!

Он принял листовки, но не уходил.

— Что же ты раздумываешь?

— Всё передавать да передавать…

— А ты что, печатать хочешь?

— Вы сказали: скоро революция!

— А, вот ты о чем! — взгляд ее стал сосредоточенным, напряженным, смотрела на Тимоша и не видела его. Провела ладонями по лицу, стиснула пальцами виски, успокаивая разыгравшуюся жилочку. Она все ещё смотрела на Тимоша, и парню стало не по себе под этим горячим, упорным взглядом.

Она опустилась на стул, уперлась подбородком в сложенные на столе руки:

— …Передавать, передавать… Да-да, вечно маленькая незаметная работа. И всегда в этой комнате, в четырех стенах, — она продолжала смотреть прямо перед собой невидящими глазами, — борьба без винтовок, без баррикад.

Тимош следил за ней — не ведая, он затронул что-то болезненное в ее душе. Беспокойный взгляд Агнесы пугал его.

— Горсточка людей без пушек и штабов…

Она вдруг выпрямилась.