Октябрь

— Все — это еще не счастье, счастье, когда одна!

— Ну, и одна любит!

— Это ж которая? — насторожился Тимош, ожидая обычной прибауточки, парубоцкой шуточки. Но Коваль и не думал шутить:

— Будто не знаешь? — и вдруг спросил в упор: — Была у тебя Катя?

Тимошу невольно вспомнился подобный разговор, когда он допытывался у Коваля о Любе, а Коваль ответил: «приходила якась там жинка». И теперь в отместку он бросил небрежно:

— Ну, предположим, была якась в шинели.

— Якась! — негодующе воскликнул Коваль. — Прикидывайся, знаю. Она и вчера была?

— Была.

— Ну, вот, любит она тебя.

— Да брось ты, Ковальчик, выдумал.

— Если б выдумал! А ты и не заметил, такую девушку не заметил!

— Ну, хорошая девушка, разве я что говорю.

— Хорошая! Мало сказать хорошая — не было такой на свете и никогда не родится. Эх, Тимошка, — взмахнул картузом, — отнял ты у меня родного человека.

— Да что ты, Антоша!

— Не смей мне говорить: Антоша. Теперь я для тебя не Антоша, а товарищ Коваль. И вообще ненавижу тебя, товарищ Руденко. Ну, я пошел, — и как всегда застрял в дверях. — Хоть бы ты ее уважал по-человечески.

— Чудак ты, товарищ Коваль!

Тимош не сомневался, что неожиданная ссора с другом вскоре же забудется и всё уладится. Но Коваль не появлялся, не приходила и Катя — словно уговорились. Тимош невольно призадумался: ее частые посещения, ее забота, сочувствие — всё это теперь приобретало новое значение. Тимош старался отогнать необоснованные предположения, относил всё за счет чудачества Коваля, но на душе было неладно. Он не мог уже думать о Кате так просто и легко, как раньше, по-товарищески.

25

Весь день Тимош налаживал нехитрое хозяйстве свое — привел в порядок чоботы, подбил каблуки, починил ручки на фанерной кошелочке, а вечером, когда семья собралась за ужином, заявил: — Батько, завтра вместе!

И хотя Тарас Игнатович и Прасковья Даниловна считали, что Тимошу еще рано выходить на завод, и фельдшер еще его «не выписывал», старики не стали возражать: речь шла о важном, пусть сам решает.

Как в дни юности, вновь Тимош вышел на работу вместе с батьком, и соседи, встречая их, приветствовали с уважением:

— Здоров, Тарас! Здоров, Тимошка!

И так же, как и в дни юности, Тимош делился с отцом своими думами о работе — вот, мол, за все годы войны, ничему не научился на заводе, не знает, как подойти к токарному, да и своего штамповального дела толком не освоил. Ни мало-мальски сложного штампа не сможет изготовить, подогнать, ни станка по-настоящему не наладит.

В тот день Тимошу работать не довелось, штамповальный стоял — освобождали место для токарных станков, для нового производства. Снова приходилось привыкать и переучиваться в условиях разрухи, развала, когда и старым, умелым токарям исправных станков недоставало.

Едва Тимош появился в цеху, кто-то окликнул его:

— Руденко, в партийный комитет, к товарищу Кудю.

Семен Кузьмич побранил его за то, что вышел на завод раньше срока, но тут же прибавил:

— А раз вышел — держись! Теперь не отпустим. Приходи на левадку — товарищ Павел вызывает. Коваль там будет и я подойду. Растяжного кой о чем спросить надобно.

Всю дорогу Тимош думал о том, как встретится с Ковалем, а теперь размолвка с товарищем показалась такой незначительной, что и вспоминать не хотелось.

Проходя через цех в обеденный перерыв, Тимош слышал, как Василий Лунь схватился с Кувалдиным:

— Ты чул, Савельич, Брешко-Брешковскую на паровозном встречали? — наседал Кувалдин.

— Не то важно, как встречают, важно, как провожают, — спокойно отвечал Лунь.

— Э, старина, чудно говоришь. Кричали вы тут все: паровозный, паровозный — крупные пролетарии. Вот тебе и крупные пролетарии, а тоже, выходит, почтение оказывают.

— Ну, что ж, — распалился Василий Савельич, — люди они воспитанные, культурные, потому у них к старости уважение. А ты кувалда неотесанная, потому и со мной по-грубиянски разговариваешь.

— А чего ж ты лаешься, Савельич? Серьезно говорю: встречали — факт. Все знают.

— Николашку тоже встречали. А проводили как?

— Эк, хватил — с ним как с человеком…

— А если хочешь по-человечески, так ты бабьими брешко-брешковскими сплетнями не занимайся.

В цеху послышался смешок, рабочие загудели:

— Эх, ты, Кувалда, не подолать тебе Савельича!

— Правильно, Лунь, крой его. Ишь обрадовался, что одного старика захватил — он тебе и без Кудя всыплет.

* * *

Тимош порядком соскучился по цеховым товарищам и с Василием Савельевичем хотелось побыть, потолковать, но подоспел уже час встречи на левадке.

Тимош пришел первым; кругом было пустынно, давно уж не собирались тут заводские, не шумели, не гуляли по-старинке. Он присел на уступе крутого берега — вся излучина реки до самой стрелки с садами и задворками, песками и озерцами, оставленными схлынувшим половодьем, открывалась перед ним.