Охота на мудрецов. Неизданное

Аскетичный у Публия Назо кабинет. Лишенный излишеств настолько, насколько вообще возможно при высокой должности. У Летума Дара кабинет в три раза больше, а здесь полупустая комната с окном от пола до потолка, мебель квадратная, простая и, как мне думается, недорогая. Единственное кресло не обито тончайшей кожей красного оттенка, пол не застелен шкурами диких животных, а стены не увешаны многочисленными наградами и письменными эквивалентами признания заслуг. Будто не капитан вовсе, а санитар обычный.

Осторожно сажусь на край стула для посетителей и расслабляюсь, закрыв глаза. Мудрецов-двоек сейчас всех надежно спрячут. Волнительно за каждого, но особенно за Мотылька с Создателем. Первую генерал закроет так, что никто не найдет, а второй сам в какую-нибудь историю влезет. Слишком долго сидел взаперти и копил злобу на весь мир. Должно это во что-то вылиться. Не верю я аскетам. Они только внешне сдержанны и строги, а внутрь заглядывать страшно. И не важно, что сверху вместо оболочки: белая больничная форма или черный военный комбинезон.

Какие демоны терзают капитана Назо? Не учтив он с женщинами, от обращения дарисса его тошнит. Кто же его так сильно обидел, что теперь каждая в чем-то да виновата? Портрет обидчицы легко можно составить из маленьких деталей, раздражающих в других женщинах сильнее всего. Мне запретил головой вертеть – первая черта. Любопытна была злодейка и по-детски восторженна. Циклов двадцать, не больше. Тянет всех мужчин после пятидесятого цикла на молоденьких, чистых и не испорченных. А в том, что капитану больше сорока, я не сомневаюсь. Всегда чувствую возраст по тому, как держится и разговаривает. Не мальчишка с гонором, знает себе цену.

Ну вот, разложила уже, препарировала, нафантазировала, а заодно определениями наградила. Плохо, стыдно, нужно прекращать.

Долго сижу, уже спина затекает, в голове туман вместо мыслей и противно тянет затылок. Шепчу про себя, уговариваю, чтобы потерпело: «Только не сейчас, не здесь, капитан скоро вернется, а я окаменевшая с пустым взглядом и приоткрытым ртом». Но когда с моим мнением считались? Предсказание накатывает волной прибоя, принося с собой удары боли. Они вонзаются длинными спицами в затылок, и волна уходит, оставляя онемевшие пальцы. Тошнит сильно, в глазах мельтешат обрывки картинок, будто ворох журнальных вырезок. От оглушительного шелеста хочется выть. Слепну и глохну, растворяясь в хаосе. Ищу там себя и собираю по частям. Прижимаю к груди полные руки слов и вскакиваю скорее записать, пока не потерялись.

Беспорядочно шарю по сидению, а в пальцы никак не попадают листы. С трудом понимаю, что не в палате, где все рядом, в чужом кабинете нужно искать. Затылок взрывается болью. Если не выплесну предсказание в стих, доконает до обморока. Сквозь красные и черные пятна в глазах нащупываю ящик стола. Нет. И во втором нет. Третий и наконец-то бумага. Где карандаш? Быстрее, быстрее!

Он – художник, чертит ласку на холсте нагого тела,

Пальцы-кисти окуная в капли пота как в палитру.

Стоны плачем под мужчиной, этого ведь ты хотела?

Так не прячь лицо в подушку, вспоминая ночь под утро.

Карандаш продавливает последние буквы, а я комкаю лист. Уши краснеют, обожжешься. Какой еще художник? Как я его встречу, сидя взаперти? Вселенная придумала новую шутку и дразнит несбыточным. Всему свое время, знаю, но проще поверить в атаку на центр, чем в это. Вранье, что санитары засматриваются на пациенток. Не нужны мы психи, когда вокруг полно нормальных. А психиатры и за женщин не считают. Набор рефлексов, реакций и сбитых поведенческих шаблонов. Чем глубже заглядывают, тем дальше хотят быть, и дело не в профессионализме. Кто тогда? Еще и художник. Бред.

Замок пищит, запуская в кабинет капитана Назо.

– Пойдем, провожу тебя, – начинает говорить он и останавливается в двух шагах от порога.

Теперь, очнувшись, я тоже вижу вывернутые ящики стола, ворох бумажных листов, разбросанные скрепки и мятый ком у себя в руках. Просил ничего не трогать, помню.

– Я… у меня, – заикаюсь, не зная, как оправдаться.

– Что там? – строго спрашивает капитан и тянется к мятому предсказанию. – Отдай.

– Нет!

Кричу слишком громко, и он инстинктивно отдергивает руку, словно я взбесившаяся собака. Опускаю глаза и повторяю тише:

– Нет, можно я оставлю листок себе? Пожалуйста.

– Как хочешь.

От тяжкого вздоха медика мне больно. Он молча прибирает устроенный мною бардак, раскладывая по ящикам бумагу, упаковки с чем-то медицинским и медленно поднимает с ковролина скрепки. Опускаюсь рядом на колени и пытаюсь помочь, но он забирает канцелярию из моих рук:

– Хватит, дрон-уборщик есть, пойдем.

Прячу мятый комок за спиной, в мыслях нет выбросить в урну. Найдет кто-нибудь и прочтет, я знаю. А потом подумает плохо о капитане. Неприличные стихи на работе читает. Или сам пишет, что намного хуже.