Огонь неугасимый

Гаязову понравилось намерение бюро цеховой парторганизации начать производственное осуществление проекта Назирова. Он выслушал Сидорина внимательно, затем поинтересовался, каково его мнение насчет истинной причины такого быстрого согласия на отъезд Назирова.

Сидорин, видимо, уже думал об этом.

— Ну, во-первых, не такой он парень, чтоб шарахаться от работы… — ответил он без колебаний. — А беда его в том, что сердечные дела его вот так идут. — Алеша помахал обеими руками так, как дети крутят в воде воронки. — Сами подумайте, он Гульчиру любит, а Гульчира с ним разговаривать не желает. Идмас он избегает, а та день и ночь преследует его. Такие две женщины кого угодно могут с ума свести. Тут уж, как говорит наш брат моряк, кидай спасательный круг. Больше ничто не поможет.

— Неужели эта игра все продолжается? — удивился Гаязов.

— Продолжается, несколько в другом плане, правда. По-моему, Назиров сейчас в очень трудном положении. От Идмас он отшатнулся окончательно, а с Гульчирой не помирился. Словом, товарищ Гаязов, он сам хочет ехать в деревню, и надо его как можно скорей отправить. А здесь мы и без него справимся с перестройкой цеха. Уедет Назиров, на его место придет Акчурин. Хороший инженер. И проект знает. И желание работать есть.

Гаязов долго сидел молча. Сидорин видел, что он о чем-то глубоко задумался.

Гаязов действительно ушел в себя. К уголкам его прищуренных глаз потянулись морщинки. Он вспомнил, как Акчурин недавно, сидя вот в этой комнате, с мучительной болью говорил о своей запутанной семейной жизни, о тревоге за дочь и искренне, как показалось Гаязову, каялся в том, что за раздорами с женой совсем забросил Тамару. О том, что он хочет работать в механическом цехе, Акчурин не говорил. Сказал только, что ему надоело торчать в отделе и быть на побегушках у Пояркова, что его тянет к более самостоятельной работе.

Ничего не сказав Сидорину о своих раздумьях, Гаязов неожиданно спросил:

— А не увезет Назиров проект с собой?

Сидорин рассмеялся:

— В МТС?.. Нет, товарищ Гаязов, этот проект самым пупком своим прирос к нашему цеху. Нигде в другом месте он не годится.

— Нет, Алеша, я не в том смысле. Некоторые у нас думают: уедет Назиров — и проект пропал.

— Если на то пошло, я сам слышал, что в сумасшедшем доме встречаются экземпляры, которые величают себя королями, да ведь королевские времена от того не воротятся. Так как же, товарищ Гаязов, одобряете наше предложение?

— Вполне. Действуй, Алеша. Тянуть нельзя. А с директором я сам поговорю.

И они крепко пожали друг другу руки.

Немного позже Гаязов сидел в кабинете Муртазина.

— Как здоровье, Хасан Шакирович? Что так похудели? — сердечно спросил Гаязов.

После вынесенного Муртазину на бюро порицания в отношениях между директором и парторгом вновь наступило похолодание. Гаязов не мог позволить себе уступить в принципиальном вопросе — защищать директора, который был явно виноват.

— В жизни всякое случается, — как-то неопределенно ответил Муртазин.

Но в глубине его карих глаз Гаязов уловил проблеск какой-то теплоты — точно бы искорку, мелькнувшую в холодном тумане.

«Нет, ему тоже не легко», — подумал Гаязов. И не ошибся. В этот вечер у них завязался непринужденный, интересный разговор, в котором они коснулись всего — начиная от международных дел и до последних городских новостей. Говорили по душам, много смеялись. Муртазин признался, между прочим, что за все это время прочел одну-единственную книгу — роман татарского писателя, да и то в русском переводе, всего раз выбрался в театр, хотя в молодости был страстным театралом.

Время было позднее, но ни тот, ни другой уходить не торопились.

— Ну, что у вас есть? — не без лукавинки улыбнулся Муртазин, когда круг тем, не касающихся прямо завода и их совместной работы, был исчерпан. — По глазам вижу, неспроста зашли ко мне.

— Вы угадали, — согласился Гаязов, и его охватило то чувство радостного удовлетворения, которое возникает, когда товарищу можно довериться во всем. И, отбросив намеченное вступление, он откровенно выложил директору, что коммунисты механического цеха просят ускорить осуществление проекта Назирова, обещая со своей стороны работать, не жалея сил.

— Да, это очень кстати, — задумчиво протянул Муртазин. — Мне вчера опять пришлось говорить с Москвой. Крепко рассердились за сеялки. А раз сердятся — сами понимаете, — значит, наше дело им не к спеху. Не пришлось бы мне вторично ехать в Москву. Правда, они пообещали к концу месяца выслать смету, но я им не очень-то верю.

— А что, если мы приступим к осуществлению проекта, не дожидаясь сметы?

— Я не раз думал об этом, Зариф. Но я уже не один раз обжигался на таких вещах. Нет уверенности, что они не попытаются еще раз подсунуть нам что-нибудь вроде сеялок. Пока не разделаемся с ведомственностью, опасность этого постоянно будет висеть над «Казмашем».

— Пусть бы ее висела, — со вздохом сказал Гаязов, — если бы она не связывала нас по рукам и ногам.