Огонь неугасимый

Очень много бумаг и документов было в папке, но Сулейман читал только некоторые из них.

— Вот бумага, оставшаяся от тех времен, когда я работал на пороховом, — сказал он. — В тысяча девятьсот двадцать первом году дана. «Токарям Делового двора тт. Уразметову и Филинову была поручена срочная работа по изготовлению колонки пресса Бюллера и установлен срок изготовления две недели.

Тт. Уразметов и Филинов исполнили эту работу в течение восьми с половиной дней. Выражая пролетарскую благодарность трудовым героям тт. Уразметову и Филинову, показавшим, как необходимо работать в Пролетарской республике, приказываю выдать в награду по одному шерстяному комплекту обмундирования и справить средствами завода по одной паре обуви. Управляющий заводом…»

Сулеймана разволновали воспоминания.

— Эти сами уж посмотрите, джигиты, — сказал он, положив перед ребятами сверток грамот, и вышел на кухню.

Дивясь количеству грамот, полученных стариком, Карим с Басыром стали читать их, доставая по одной.

— Смотри-ка, Карим, какой-то промфинплан, штаб конкурса, — сказал Басыр, указывая пальцем на непонятное ему слово. — Сейчас этого нет…

— Есть. Теперь сокращенно употребляют — план.

— А штаба нет.

— Завком теперь вместо штаба. А за начальника штаба — Пантелей Лукьяныч, — сказал никогда не терявшийся Карим.

Басыр уже рассматривал какой-то журнал, В середине они увидели большую, на разворот, грамоту. Наверху стояло: «Красная доска строителей социализма».

— Карим, смотри, здесь тоже Сулейман-абзы! — воскликнул Басыр.

Тайная прокламация, напечатанная на гектографе, и «Красная доска» вызвали у них даже некоторую зависть. Оба вздохнули втихомолку. Что бы им родиться немного раньше — их бы тоже занесли на Красную доску строителей социализма, они бы тоже имели такой журнал и показывали его товарищам!

— А сейчас, интересно, почему так не делают? — спросил Басыр задумчиво. — Во дворе завода висит Доска почета, да ведь кто ее видит. Снимки все покоробились, пожелтели от дождя и снега.

— Это ведь доска Пантелея Лукьяныча! — съязвил Карим.

Басыр нацепил на нос оставленные Сулейманом на столе очки и, подражая старику, начал перебирать бумаги. Гульчира с Сулейманом, давно уже от дверей наблюдавшие за ребятами, не вытерпели и расхохотались. Покрасневший до мочек ушей Басыр мигом сорвал очки и поискал глазами Нурию — не видела ли она?

Нурия, в шапке и пальто, только что вошла, чтобы попрощаться с ребятами. Ей нужно было куда-то идти.

После того как Нурия ушла, ребята поскучнели. Сулейман это мигом почувствовал.

— Ну, как вам, джигиты, жизненный путь Сулеймана? — спросил он.

— Здорово, Сулейман-абзы, — сказал Карим. — А мы и не знали, что вы герой труда.

— Герой труда?.. — удивился Сулейман.

— Да. Помните, в той бумаге написано, которую выдавали вам за ремонт пресса Бюллера.

— А-а! Да, да, — понял Сулейман, в чем дело. — Вот так, джигиты, мы, старью рабочие, отвоевывали ваше счастье, делали революцию. Загнали в преисподнюю царей, помещиков, богачей, всю контру. Построили новую жизнь. Но впереди предстоят еще большие дела. Мы уже, сами видите, бородатые, столько не проживем, сколько прожили. Все вам оставим. Как вы, джигиты, готовы продолжать наше дело, га? — Сулейман-абзы уставился на ребят своими сверкающими черными глазами.

— Готовы, — дружно ответили ребята.

6

— Взгляни-ка на Розалию, сдурела она, что ли, сегодня? — шепнула Тамара Акчурина Нурии, со скучным видом листавшей старые журналы.

На Розалии, легко и плавно кружившейся посредине просторной залы, было просвечивающее маркизетовое платье в крупных цветах.

— Ах, какая кокетка эта Розалия, — еще раз шепнула она, увидев, как бросился к Розалии Альберт Муртазин, весь какой-то встрепанный, худой, с лихорадочным блеском в глазах.

Нурия промолчала, лишь густые брови ее нахмурились.

— Жаль, что у Нурии сегодня плохое настроение. На такой вечеринке Тамара впервые хочет развлечься немножко. Правда, она не ожидала, что будут мальчики. Покружится, думала, разок-другой с Нурией, Розалией — и то хорошо. Провожая ее на вечер, Халиса напутствовала: «Ты, девушка, должна сама за собой следить, — больше некому». Когда же Тамара спросила: «Может, лучше вовсе не ходить, Халиса-апа?» — Халиса вздохнула: «Нехорошо держаться в стороне от подруг, надламывается человек. Возьми меня — и в праздники никто не пригласит. Забыла, как в гости ходят. Нет, Тамара, девушке не к лицу в четырех стенах скучать. Не годится смолоду все в одиночку да в тоске — на всю жизнь в характере останется».

Неспроста сказала это добрая Халиса. Тамара росла сиротой, в постоянном страхе перед мачехой, которая внушала ей, что она бесталанная уродина, рожденная для того, чтобы есть да спать. Девушка рано замкнулась в себе, часто болела. Это под давлением Идмас Тамара вынуждена была бросить музыкальную школу. А теперь мачеха твердит, что ее выгнали оттуда из-за полного отсутствия слуха, что у нее одна дорога — в дворники. От безрадостной жизни у Тамары появилась привычка — сидеть, склонив голову и обхватив руками плечи.