Огонь неугасимый

Они прошли в большую комнату. Здесь все было по-старому: старинный, окрашенный в черную краску посудный шкаф, такой же гардероб, цветы на высоких цветочных тумбочках. Даже портреты на стенах, кажется, старые. Вон в большой рамке фотография Матвея Яковлевича и Ольги Александровны, на которой они сняты в день венчания. Нет, вот этот в маленькой рамке снимок молоденького танкиста незнаком Хасану. И это новость — увеличенные портреты Ильшат и его, Хасана… Смотри ты, значит, старики не забывали о нем, держали перед глазами. А Хасан редко когда вспоминал о них, иной раз несколько лет проходило. Да и то по подсказке Ильшат.

Муртазину совестно стало. Потому, вероятно, он и не обратил на первых порах внимания на книжный шкаф, на радиоприемник, на другие вещи, которых раньше здесь не было. Не сразу заметил Муртазин и секретаря парткома Зарифа Гаязова, — сидя за круглым столом, тот чему-то улыбался про себя, помешивая серебряной ложечкой в стакане чай, — и маленькую девочку; бросив игрушки, она диковато косилась на высокого полного дядю.

В полной уверенности, что в комнате никого нет, Муртазин, задрав голову, оглядывал стены, как вдруг взгляд его неожиданно наткнулся на сидевшего за столом Гаязова.

— Я, кажется, не вовремя, — покраснев, обратился он к хозяевам. — У вас гость, оказывается.

— Не гость, а всего-навсего сосед, — сказал Гаязов, поднимаясь. — Пришел вот за дочкой, да за чай усадили. Моя Наиля очень любит Матвея Яковлевича с Ольгой Александровной. Стоит неплотно прикрыть дверь, — смотришь, она уже здесь.

Зариф Фатыхович в прежней квартире Артема Михайловича живет, — поспешила объяснить Ольга Александровна. — Артем Михайлович получил новую в верхней части города. Хорошую, просторную квартиру.

— В ногах правды нет, присаживайся, — обратился Матвей Яковлевич к Муртазину, который все никак не мог прийти в себя от неожиданности.

Усаживаясь за стол, Муртазин сказал, чтобы сделать приятное Матвею Яковлевичу:

— Ребенок, он, Зариф, чует хороших людей. К недобрым он и близко не подойдет.

Матвей Яковлевич просветлел немного, и все же чувствовалось, что ком накопившейся в его душе обиды до конца не растаял. А Муртазину так хотелось, чтобы от обиды не осталось следа.

— В этой комнате, Зариф, — оглядывался он по сторонам, — прошли мои самые лучшие, самые беспечные годы. Притащился я из деревни. В город — учиться. В старых лаптях, помню. По-русски ни «а», ни «б» не смыслю. Думал, уж с голоду помру. Да вот свела меня судьба с хорошими людьми — с Ольгой Александровной да с Матвеем Яковлевичем. Не будь их, я бы, чего доброго, и до воровства докатился, чтобы с голоду не подохнуть. А по этой дорожке только поди один конец — тюрьма. Им спасибо, — сделали из меня человека.

— Не мы, а Советская власть, — перебил его Матвей Яковлевич. — Такое большое дело одному человеку непосильно.

Муртазин с Гаязовым понимающе улыбнулись друг другу.

— Если говорить вообще, это, конечно, так, — сказал Муртазин, вернувшись к своему обычному тону, — но диалектика говорит, что истина всегда конкретна.

Лицо Матвея Яковлевича снова потемнело, лохматые брови насупились. Тут уж пришел на помощь Гаязов.

— Матвей Яковлевич не любит, когда его хвалят, — сказал он.

— О, вы его еще не знаете, Зариф, — подхватил Муртазин и взглянул на Ольгу Александровну, как бы взывая «помоги!». — Верно, Ольга Александровна? Матвей Яковлич — он с характером!

— Что и говорить!.. Самый что ни на есть настоящий горшок чудес, — проворковала старуха.

Матвей Яковлевич, потупившись и пощипывая кончики усов, недовольно задвигался на месте.

Муртазин поспешил перевести разговор на другое.

— А Ольга-то Александровна, Зариф, каким молодцом, будто прежняя. Очень мало переменилась… — сказал он, хотя давеча был поражен, как сильно изменило ее время. — А вот старик сдал! Сильно сдал… Не берегли, видно, его на заводе. Не отдаете вы должного внимания, Зариф, заботе о старой гвардии. Человек полвека подряд работает на производстве, — и все у станка. Черт знает, что такое! Молодежь, — молоко еще, можно сказать, на губах не обсохло, — смотришь, уже в мастерах, в начальниках ходит, а такие вот кадры, как Матвей Яковлич с его полувековым опытом, — у станка… Я сегодня затем как раз и вызывал вас, Матвей Яковлич, хотел поговорить… У вас, как видно, времени не было…

В комнате установилась тягостная тишина. Слышно было только, как тяжело задышал Погорельцев. Но вот он поднял голову, и Муртазина поразило выражение горящих глаз старика.

— Не спеши выводить меня в расход, товарищ директор, — с трудом прохрипел он.

— Вы меня не поняли, Матвей Яковлич… — стал оправдываться Муртазин. — Я ведь исключительно из добрых чувств… Повысить в мастера, — разве это называется выводить в расход?.. Наоборот…

— Спасибо, — усмехнулся Погорельцев. — У меня ноги болят высоко-то забираться. А потом… мы очень довольны своими мастерами. У нас таких мастеров, о каких вы тут говорили, нет.

— Так ведь не один цех на заводе… Во всяком случае, держать под замком ваш огромный опыт — преступление.