Огонь Менестреля

У входа в клуб «Аквэриан» толпились люди. Они пришли сюда, чтобы промочить после работы горло — и, может быть, послушать Д. Д. Пеппер. Все они казались одинаковыми и очень заурядными. Она спросила себя, может, это именно то, чего ей не хватает? Ее жизнь лишена заурядности. Временами ее вдруг охватывало желание жить как все. Ей хотелось испытать, что такое, каждое утро, облачившись в деловой костюм и сунув под мышку тяжелый портфель, бежать на работу, сидеть в офисе с девяти до пяти среди других людей. После работы она, принарядившись, отправилась бы на какой-нибудь концерт и сидела бы где-то на балконе, не привлекая ничьего внимания. Это была бы стабильная и определенная жизнь.

Единственная неизменная составляющая ее бытия — это долгие часы за роялем. Рядом с ней никого нет, и она может надеть на себя все что угодно; бой часов не объявляет о конце рабочего дня, никто не указывает, что ей нужно делать. Кроме Шаджи, конечно. Но она не обязана слушаться ни его, ни кого-либо другого. И мало кто видит ее напряжение, ее пот и слезы.

Она снова вспомнила Мэтью Старка — его неприступность, едкое чувство юмора, несокрушимую уверенность в себе. Ему решительно все равно, что пишут о ней в «Ньюйоркере», в «Вог» или где-то еще. Он назвал ее милашкой. Солнышком. Ее, которую называют красивейшей пианисткой мира.

Интересно, где он сейчас? Чем занимается? Думает ли о ней так же часто, как она думает о нем?

Лэн сидел в баре. Он ни словом не обмолвился о том, что прошлым вечером ее отчего-то одолел Шопен.

— Поговорим потом, — сказал он. — Иди, тебя ждут люди.

Она благодарно кивнула, сбросила виниловые ботинки, достала из сумки золотистые туфли Д. Д. с Т-образным ремешком спереди и, надев их, прошла к роялю. У рояля стояли посетители. Они любят ее. Но сегодня она сомневалась, что сможет порадовать кого-либо. Она слишком устала, и голова ее занята другим. Ей хотелось знать, что говорили друг другу мать и тетя Вилли. Хотелось выяснить, кто охотится за Менестрелем. И почему. И что теперь делать ей? Какова во всем этом роль сенатора Райдера? Что делал дядя Джоханнес в Амстердаме? Кто такой Хендрик де Гир? Что с приятелем Мэтью Старка?

Сплошные вопросы. А ответов нет.

Хотя, это не совсем так. У нее есть ответ на главный вопрос. Она знает, у кого Менестрель.

Она начала с нескольких отрывков из Эби Блэйка, потом перешла к Колу Портеру, а затем чередовала одного с другим. Она уже ни о чем не думала и не видела ничего вокруг. Она играла. И на этот раз не музыка управляла ею, а она музыкой. А вскоре ее перестало беспокоить, кто кем управляет, она играла просто ради игры. Джулиана ощущала такой мощный подъем, что не смогла бы описать его словами, даже если бы захотела. Просто ей нравилось играть. Впервые за многие месяцы ее игра выражала что-то настоящее. Ее настроение, ее чувства, ее смущение и страх. Она разговаривала с ними. Они сконцентрировались в кончиках ее пальцев.

Закончив исполнение, Джулиана вскочила — возбужденная, вспотевшая и опустошенная. Она улыбнулась Элу, который ждал ее с традиционным бокалом минералки. Лэн так и просидел в баре, хлопая вместе с остальными. Неплохо получилось. Она завела публику, но самое главное — завелась сама.

— Видишь, как трясутся стены? — спросил он. — Детка, я знал, что так и будет, стоит только тебе собраться. Ты сегодня была абсолютно свободна. Мне понравилось. И еще… — Он замолчал, его глаза сузились. Он смотрел на неожиданно побледневшую и оцепеневшую Д. Д., которая с открытым ртом уставилась куда-то в глубину бара. — Что такое? Опять Старк?

Она слабо кивнула головой, не в силах произнести что-либо. Ей казалось, будто она, как в тех мультиках с котом Сильвестром и койотом Вайлом, когда они вмазываются в кирпичную стенку, — будто она тоже разлетится сейчас на мелкие кусочки.

— Кого-нибудь надо выкинуть отсюда?

— Нет, — тихо, едва слышно, сказала она. — Пожалуйста, не надо.

— Ладно, крошка. Если понадобится, скажешь.

— Хорошо, — пробормотала она.

Она медленно встала и, бесшумно пройдя в глубину бара, облокотилась на стойку рядом с Эриком Шаджи Шидзуми.