Огонь Менестреля

Она проверила содержимое холодильника. Сыр четырех сортов и половина угря были аккуратно завернуты в бумагу; еще стояла жестянка с масляным печеньем, но молоко прокисло, а от коробки с устрицами начинало попахивать. Даже в дни благополучия и славы, в дни, когда ему сопутствовала удача, Джоханнес не транжирил деньги. Бережливый по натуре, он тратил на себя очень мало. Что он делал с деньгами, откладывал ли их, Вильгельмина не знала, но она и сама поступала точно так же. И оба они бережно относились к пище. В их жизни было слишком много дней, когда приходилось обходиться без нее.

— Что-то здесь не так, правда? — спросила Джулиана, стоя у тетки за спиной.

Вильгельмина молча покачала головой и выключила газ. У нее пропала охота пить чай. Они с Джулианой прошли в спальню, но и там не нашли ничего особенного. Двуспальная кровать была аккуратно застелена, а на бюро стояли две фотографии — смеющаяся Анна, в глазах которой как всегда угадывалась печаль, и свадебное довоенное фото Джоханнеса и Анны. Вильгельмина вспомнила — она не могла бы так отчетливо припомнить события прошлой недели, — как они с Рахель мечтали, чтобы и у них когда-нибудь была такая же свадьба, как у Джоханнеса и Анны. Они тогда любили помечтать.

Мечты ушли, остались воспоминания.

— Пошли, — сказала она.

— Тетя Вилли…

— Со мной все в порядке. Отнесем мистеру Деккеру угря. Это его утешит.

Но внизу в дверном проеме маячила темная фигура какого-то мужчины, который пытался на плохом французском объясниться с хозяином-бельгийцем. Джулиана вскрикнула и отскочила, но слишком поздно.

На нее уже смотрели темно-карие глаза.

— Черт! — выругался мужчина.

Она смерила его взглядом, дерзким и нахальным.

— Вот уж не ожидала встретиться с вами, мистер Старк.

— Господи! А вы-то здесь зачем?

Значит, это и есть тот самый американский репортер, подумала Вилли, с интересом оглядывая его. Довольно-таки хулиганская физиономия, темные, непроницаемые глаза, шрамы на лице, но неотразим, и в нем есть обаяние. Ничего нарочитого, показного, просто неотразим и все. Уверенный, опытный, он знает, что такое страдание. Если бы ей предложили разгадать его, она бы сказала, что этот человек понимает, как трудно оставаться беспристрастным. И это неплохо, подумала она. Она была убеждена, что по-настоящему беспристрастным быть невозможно.

Вилли взглянула на Джулиану. Та старалась изображать возмущение, но сквозь него проглядывала симпатия и — как почудилось Вильгельмине — восхищение. Очень интересно. Ей казалось, что Джулиана совсем не от мира сего, что земные радости вызывают у нее скуку; такое впечатление она вынесла из немногочисленных встреч с племянницей, которые у нее были.

Мэтью Старк тяжело вздохнул, по его лицу проскользнула беспокойная неуверенность, и у Вильгельмины екнуло сердце. Этот человек явно не станет нервничать по пустякам. Видимо, произошло что-то серьезное.

— Господи, как же я не люблю этого делать! Я так полагаю, вы ничего не знаете. — Он плотно сжал губы и помолчал, его лицо приняло суровое выражение, но в нем чувствовалось участие. — Сегодня утром в Амстердаме найдено тело Джоханнеса Пеперкэмпа. Он умер от инфаркта. Он ушел из мастерской с одним голландцем, и я имею основания думать, что это был Хендрик де Гир. Мне очень жаль.

В Амстердаме, подумала Вильгельмина. Ну конечно же, в Амстердаме.

Хендрик…

Она закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на подступившие слезы, и перед ней поплыли образы прошлого — картинки из волшебного фонаря, — живущие сейчас только в ее памяти. Она увидела брата — юного, высокого, он смеялся и мчал по льду красавицу Анну.

— Тетя Вилли, с вами все в порядке?

Нежный голос Джулианы, наполненный болью и огорчением, развеял видения и вернул ее к действительности. Вильгельмина сошла с последней ступеньки, поравнявшись с Мэтью Старком, который все еще стоял в дверном проеме. Джулиана нетвердой походкой последовала за ней. Катарина оказала дочери плохую услугу, подумала Вильгельмина. Джулиана совсем ничего не знает о жизни. У нее есть деньги и здравый смысл, прекрасная одежда и блестящее образование, уникальный талант, но она не имеет представления о том, что такое холод, голод или смерть. Джоханнеса больше нет. Как нет и Рахель. Застывшее, побледневшее лицо Джулианы казалось ей сейчас неуместным. Вильгельмина призналась себе, что вряд ли сможет испытать симпатию к тому, кто никогда не страдал.

И как печально — и неправильно — что ее племянница, совсем не знала своего дядю. Хотя в этом нет ее вины. Вильгельмина уже раскаивалась в том, что плохо думала о Джулиане. Она — хорошая и добрая, и Вильгельмина гордится ею. Она ведь племянница и, кроме того, последняя в роду Пеперкэмпов.