Огни в долине

— Вымой руки-то, — остановил его хозяин, поморщившись. — Ну можно ли такими лапами за хлебом лезть.

— Да их хоть мой, хоть нет, один толк, — виновато говорил Сморчок. — Они и не грязные. Землица в кожу въелась, оттого потемнели. Ох, много я ее за свою жисть перекопал. И золотого песочку повидал немало, однако вот и голодный, и холодный, и сирый, и бесприютный. У скотины хоть стойло есть, а у меня ничего. Спасибо, добрые люди не забывают. Ох, жизнь окаянная. Отмучиться бы поскорее, да забыл, видно, господь про меня.

— Понес-поехал. Не гневи господа. Сам виноват. Меньше бы пил да кутил, так не ходил бы в рванье.

— Правда твоя, батюшка Егор Саввич, грешен я, видит бог, грешен.

Сморчок подошел к рукомойнику и начал бренчать соском. От этой процедуры он давно отвык. После мытья на полотенце остались грязные разводы, а руки не побелели, только резче выделялись черные обломанные ногти.

— Перед штецами-то еще бы пропустить, — старик просительно посмотрел на хозяина и для убедительности добавил: — для аппетитцу.

Егор Саввич усмехнулся и наполнил стаканчик.

— Больше не проси. Захмелеешь, что я с тобой делать стану?

Сморчок повернулся лицом к иконе, стал креститься, шепча слова молитвы, потом сел за стол. Ел он жадно, чавкал, мясо доставал руками, хлеб глотал не прожевывая. Кончив есть, облизал ложку.

— Теперь бы в самый раз чайку.

— Потом, — сурово возразил Сыромолотов. — Рассказывай, с чем пришел.

— Ох, батюшка Егор Саввич, дела-то какие. Ведь пронюхали они про «Золотую розу». Новый-то дирехтор везде сам, все уголки, все дыры собственноручно облазил и ощупал. Ну, знамо дело, Афанасий Иваныч охотно ему все про шахту рассказал. А потом дирехтор и на других шахтах полную ревизию навел. А потом Глухой Лог осмотрел, котлован рыть будут там, какую-то машину промывальную ставить. Сам ихние разговоры слыхал. Меня они не сторожатся. Чего им глухого Сморчка опасаться-то? А Сморчок все видит и все слышит. Сморчок здесь, Сморчок там. Да еще этот, что с дирехтором приехал, рассказывал.

— Буйный, что ли?

— Он самый, стало быть. Вот ведь фамилия, сразу видно безбожника. Промежду прочим он, Буйный-то Иван, по батюшке Тимофеич, ласковый ко мне. Жалеет старика. И хлебца дает, и табачку, и монетку, какая случится.

— А ты не больно-то зазнавайся. Вот узнает, какой ты гусь лапчатый, так первый и врежет по загривку. Тоже видал его. Кулачищи что кувалды. И не встанешь.

— Да уж не приведи бог с таким повздорить.

— Приведет, если бахвалиться станешь. Еще что выведал?

— Афанасий-то Иваныч не нахвалится новым дирехтором. Вот, говорит, это настоящий хозяин приехал. А «Таежной» начальник, басурманин-то, вроде мрачный стал и никакого восторга не показывает. Ездил дирехтор в Златогорск, значит, все-все там обхлопотал, получил полное дозволение делать на прииске все, что хочет. Не иначе, у него там свои люди есть. Буйный-то сказывал, скоро машины разные получать станут. Ох, Егор Саввич, тяжелые времена пришли. И разве не обидно мне? Столько лет тайну берег, тебе одному про «Золотую розу» сказал, а вот теперь что будет? Ты-то не обидел бы Сморчка, а от этих разве чего дождешься.

Сыромолотов не ответил. Лицо его помрачнело, только толстые волосатые пальцы выбивали на краю стола мелкую дробь.

— И начинать-то надумали с «Золотой розы». Вот ведь беда-то какая, Егор Саввич. А золотишка там много укрыто. Бездонная она, черпай и черпай из нее. Старые заваленные забои хотят очищать. Доберутся до песочка, чует моя душа.

— Поживем — увидим.

Сморчок придвинулся ближе.

— Привез новый дирехтор девушку из Златогорска. Будто дохтурша она. Поместил ее у тетки Васены. Для отводу глаз это, чтобы люди чего не подумали. Полюбовница его. Выходит, распутный он.

— Да с чего ты взял? Выдумываешь все.

— Эхе-хе, Егор Саввич, уж я-то знаю.

— Ну, а если и полюбовница? Теперь многие так: в браке не состоят, а сожительствуют. Он человек холостой, ему можно.

— Не знаю, не знаю, тебе видней, Егор Саввич. Смотри, что к чему.

— От Федора Парамонова нет вестей?

— Будто нет. Федор Игнатьич далеко.

— Если появится, сразу дай мне знать.

— Понимаю, Егор Саввич, понимаю. Все сделаю, как велишь.

Оба замолчали. Сморчок ерзал на табуретке, вздыхал и поглядывал на графин с настойкой. Сыромолотов понял, что старик выложил все новости и больше от него ничего не узнать, и налил полный стакан вина.

— Пей, Сморчок, и помни, ты мои глаза и уши, ты все должон примечать.

— Известное дело. Я это очень даже хорошо чувствую. Дай бог тебе здоровья, Егор Саввич, и многих лет жизни.

Старик выпил, понюхал хлебную корку и вяло начал ее жевать.

— Ох, как тяжело жить стало на белом свете. И ни копейки за душой. Только милостью добрых людей и живу.

— Будет врать-то. Недавно червонец давал.

— Когда же недавно-то? Еще на позапрошлой неделе. Деньги, они как вода, так и текут, так и текут.

— Дай тебе, а ты пропьешь опять.

Сморчок скорчил жалкую гримасу.

— Твоя правда, Егор Саввич, пропью. Не могу без ее, окаянной.