Валин скользнул кончиками пальцев по глазам, отдернул руку от ударившей боли и снова поднял ладонь к ране. Рубец шел от виска, пересекал оба глаза и переносицу. Кожа плакала кровью, а когда он заставил себя ощупать глазные яблоки, те оказались точно разрезаны надвое, как половинки яйца. Отдернув руку, Валин перекатился на бок, его вырвало в грязь, он долго не шевелился.
Ветер перебирал иглы кедров.
Тошнило от густого дыма.
Сводило внутренности там, куда воткнула нож Адер.
Нож он выдернул, но чувствовал, как дрожат в ране склизкие потроха.
– Лучше сразу узнать все самое плохое, – пробормотал он.
Собственные слова пронесло мимо ушей невесомым пеплом, словно их произнес мертвец.
Липкими от крови пальцами он ощупал рану, ввел в нее пальцы до второго сустава, проталкивал их глубже кожи и мышц в поисках худшего, пока темнота в голове не слилась с огромной, всеобъемлющей темнотой вокруг.
Придя в себя, он знал, что умирает.
Очертания раны были неровными. Слишком много крови. Сталь рассекла тонкие стенки того, чего не должна была коснуться. Он завернулся в осознание смерти, как в теплый плащ, опустил кровавые веки на руины глаз и уснул.
Холод.
Тихий крик совы.
– Приди, Шаэль, – стуча зубами, бормотал он. – Я здесь.
Ананшаэля не было.
Его трясло. Валин заворочался в ледяной грязи.
– Умирать надо в тепле, – буркнул он и пополз на четвереньках, вслепую нащупывая перед собой хоть груду листьев или хвои, хоть клочок мха, где можно было бы улечься навсегда.
Нет, с содроганием понял он, не вслепую.
Он, как всегда, слышал тысячи звуков, осязал тысячи веяний воздуха, касающихся шарящих пальцев, но не только. В сознании было по-прежнему темно, но в этой темноте обнаружились… слои: формы – не формы, очертания, вылепленные из аморфной пустоты, сменившей похищенное у него зрение.
Ветка пихты?
Гнилая сосна?
Промельк крыльев летучей мыши?
Он их не видел – в бесконечной темноте нечего было видеть, – но знал о них.
Избитый, ошарашенный, он ощупал рану в боку. Она все так же сочилась кровью. Эта рана должна была его убить, но он не умер.
– Как? – спросил он у темноты.
Нет ответа, только плеск скатившегося в воду камешка, шелест листьев и тише этого шелеста – далекие всхлипы и вскрики оконченного сражения.
– Как? – настойчиво повторил он, заставляя себя встать.
Словно в ответ ветер донес долгий тихий совиный крик.
Валин закрыл глаза и вздохнул. Рана в боку растянулась, что-то лопнуло, но он упорно вбирал в себя холодный ночной воздух, до отказа наполнял им легкие, ощущал его вкус на языке, втягивал носом, перебирая запахи.
Мох, гниющая трава, хвоя и мокрый камень, поодаль дохлая рыба, и дым, и сталь, и тысячи галлонов пролитой в озеро крови. Глубже – конина, мертвые туши и живые кони. Блевота, моча, гноящиеся раны. Еще глубже – тысячи тысяч волосяных нитей сплетались и спутывались, пока не дотянулись…
Вот.
Дубленая кожа. Пот. Душок селитры. Злость.
Гвенна.
Медь и сталь, мокрая шерсть, настороженность.
Талал.
Кровь и холод, смола и сталь.
Анник.
Живые. Все трое. Он не сумел бы ответить, откуда знает.
Он выдохнул воздух из горящих легких и осел на корявые корни сосны.
Когда силы вернулись, он сделал шаг-другой, споткнулся о невидимый ухаб и завалился ничком. Боль молнией ударила в плечо. Он снова встал, шатаясь сделал несколько шагов и с опозданием распознал дерево, когда обломанный сук уже воткнулся под ключицу, бросив его на неровную землю.
Бред. Все это проклятый бред. Не мог он никого учуять: слишком далеко. И уж точно не мог различить свое крыло в исчертивших сознание запахах. И видеть не мог. У него нет глаз.
– Да ты сбрендил! – заорал он и плевать хотел, кто его услышит. – Ты даже сдохнуть не умеешь!
Глаза плакали горячей кровью.
– Кончай морочить себе гребаную голову! Брось. Ложись, и все.
Снова закричала сова.
Он дослушал отголоски крика и тряхнул головой.
– Мне конец, – глухо сказал он.
Ярость погасла задутой свечкой. Все болело. Все хотело конца. Руки палками висели по бокам.
– Можно не рыпаться. Мне конец.
Валин судорожно перевел дыхание, уставился на темные силуэты, вылепленные тьмой из тьмы, зажал ладонью рану в боку и встал.
Боги и расы, согласно представлениям жителей Аннура