Огнем и мечом

— Наденьте мужское платье и, когда я постучу, выйдите.

Елена колебалась, в ее глазах блеснуло недоверие.

— Должна ли я верить вам?

— А что же у вас есть лучшего?

— Это правда, правда! Но присягните, что вы не изменник.

— У вас, верно, помутился разум. Если хотите, княжна, клянусь! Да помилует меня Бог и святой крест. Тут ждет вас погибель, там — спасение!

— Да, да, правда!

— Наденьте поскорее мужское платье и ждите меня.

— А Василий?

— Какой Василий?

— Брат мой сумасшедший, — сказала Елена.

— Вам грозит опасность, а не ему, — ответил Заглоба. — Если он сумасшедший, то для казаков он святой, они смотрят на него как на пророка.

— Да, он не сделал Богуну ничего худого.

— Мы должны его оставить, иначе погибнем, а с нами погибнет и Скшетуский. Торопитесь, княжна!

И с этими словами Заглоба отправился прямо к Богуну, который был по-прежнему слаб и бледен, но глаза его были открыты.

— Что? Лучше тебе? — спросил Заглоба.

Богун хотел ответить, но не мог.

— Не можешь говорить?

Он покачал головой, что нет, но в ту же минуту на лице его выразилось страшное мучение. Очевидно, движение причинило ему боль в ранах.

— И кричать не можешь?

Богун только подтвердил взглядом, что нет.

— Ни двигаться?

Тот же знак.

— Ну и отлично; по крайней мере, не будешь ни говорить, ни кричать, ни двигаться, а я тем временем поеду с княжной в Дубны, и если я не спрячу ее от тебя, то позволю старой бабе истолочь себя в ступе. Ах ты негодяй! Ты думаешь, что с меня не довольно уже твоей компании и что я буду дружить с хамами? Ты думал, что ради твоего вина, твоих костей и мужицких амуров я стану убивать людей и соединюсь с мятежниками? Нет, красавчик, ничего из этого не выйдет!

По мере того как говорил Заглоба, глаза атамана расширялись все больше и больше. Он не знал, слышит ли это во сне или наяву, или же Заглоба шутит.

А тот продолжал:

— Чего ты пялишь на меня глаза, как кошка на сало? Думаешь, я не сделаю этого? Не прикажешь ли поклониться кому-нибудь в Лубнах? Не прислать ли тебе оттуда цирюльника или доктора?

Бледное лицо атамана сделалось страшным. Он понял, что Заглоба говорит правду; глаза его загорелись бешенством и отчаянием, лицо вспыхнуло. Сверхчеловеческим усилием он привстал, а с губ его сорвался крик:

— Гей, каз..!

Но он не докончил, так как Заглоба моментально накинул ему на голову его же жупан и опрокинул Богуна навзничь.

— Не кричи, это тебе повредит! — говорил он тихо. — Завтра может еще разболеться голова, а я, как хороший друг, забочусь о тебе. Так тебе будет и тепло, и уснешь хорошо, и горла не надсадишь. А чтобы ты не сорвал повязки, я тебе свяжу руки, и все это из дружбы, чтобы ты вспоминал обо мне с благодарностью.

Сказав это, он связал одним поясом руки казака, а другим — ноги. Атаман уже ничего не чувствовал — он был в обмороке.

— Больному нужно лежать спокойно, — продолжал Заглоба, — чтобы не было прилива крови к голове, а иначе будет горячка. Ну, будь здоров, я мог бы пырнуть тебя ножом, это было бы для меня, пожалуй, полезнее, но мне совестно убивать по-мужицки. Другое дело, если ты задохнешься до утра. Это случалось уже не с одной свиньей. Будь здоров. Может быть, когда-нибудь встретимся, но если я буду стараться об этом, то пусть с меня сдерут шкуру.

Сказав это, Заглоба вышел в сени, потушил огонь и постучал у дверей комнаты Василия, в которых сейчас появилась чья-то тонкая фигура.

— Это вы, княжна? — спросил Заглоба.

— Да, я.

— Идемте скорее, чтобы добраться до лошадей. Люди все пьяны, а когда проснутся, мы будем уже далеко. Осторожно, это лежат трупы князей.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — прошептала Елена.

Глава III

По лесистому яру, вблизи Разлог, медленно ехали два всадника. Ночь была очень темна, луна давно скрылась, а весь горизонт покрыт был тучами, так что в трех шагах ничего не было видно и лошади поминутно спотыкались о корни деревьев. Они долгое время ехали очень осторожно, но наконец, увидев конец яра и слабо освещенную открытую степь, один из них шепнул:

— Вперед!

Они полетели как две стрелы, вслед им раздавался только лошадиный топот. Одинокие дубы, стоящие там и сям у дороги, мелькали как привидения. Они долго неслись без отдыха и остановки, так что лошади захрапели наконец от усталости и замедлили свой бег.

— Нечего делать, нужно дать отдых лошадям, — сказал толстый всадник.

Заря уже начиналась, и все яснее и яснее выступали из тени пространства степи, вырисовывались степные будяки, отдаленные деревья и курганы; воздух становился прозрачнее. Бледные лучи солнца осветили лица всадников.

Это были Заглоба и Елена.

— Надо дать отдых лошадям, — повторил Заглоба. — Они и вчера пришли без отдыха из Чигирина в Разлоги; так долго не выдержат, и я боюсь, чтобы они не пали. Ну, как вы себя чувствуете?

Заглоба посмотрел на свою спутницу и, не дожидаясь ответа, воскликнул: