Огнем и мечом

У Захара, который в ту минуту допивал уже вторую кварту меду, глаза на лоб полезли и лицо побагровело; наконец он прыснул, пустив из носу фонтан, и переспросил, давясь от смеха:

– Этот л и ц а р Богуна убил?

– Тысяча чертей! – вскричал, насупя бровь, Володыёвский. – Посланец сей чересчур много себе дозволяет.

– Не сердись, пан Михал, – вмешался Заглоба. – Человек он, видать, честный, а что обходительности не научен, так на то и казак. И опять же: для вашей милости это честь большая – кто еще при такой неказистой наружности столько великих побед одержал в жизни? Сложенья ты хилого, зато духом крепок. Я сам… Помнишь, как после поединка таращился на тебя, хотя собственными глазами от начала до конца весь бой видел? Верить не хотелось, что этакий фертик…

– Довольно, может? – буркнул Володыёвский.

– Не я твой родитель, понапрасну ты на меня злишься. Изволь знать: мне бы хотелось, чтобы у меня такой сын был; дашь согласие, усыновлю и отпишу все, чем владею! Гордиться нужно, великий дух в малом теле имея… И князь не много тебя осанистей, а сам Александр Македонский едва ли ему в оруженосцы годится.

– Другое меня печалит, – сказал, смягчившись, Володыёвский, – ничего обнадеживающего из письма Скшетуского мы не узнали. Что сам он на Днестре головы не сложил, это слава Богу, но княжны-то до сих пор не нашел и кто поручится, найдет ли?

– Что правда, то правда! Но коли Господь нашими стараньями его от Богуна избавил и премногих опасностей и ловушек помог избежать, да еще в очерствелое сердце Хмельницкого заронил искру странного чувства к нашему другу, то не для того, верно, чтобы он от тоски и страданий, как свеча, истаял. Ежели ты, пан Михал, руки провидения во всем этом не видишь, ум твой тупее сабли; впрочем, справедливо считается, что нельзя обладать всеми достоинствами сразу.

– Я лишь одно вижу, – ответил, гневно шевеля усиками Володыёвский, – нам с тобою там нечего делать, остается здесь сидеть, покуда совсем не заплесневеем.

– Скорее уж мне плесневеть, поскольку я тебя много старше; известно ведь – и репа мякнет, и сало от старости горкнет. Возблагодарим лучше Господа за то, что всем нашим бедам счастливый конец обещан. Немало я за княжну истерзался, ей-ей, куда больше, чем ты, и Скшетуского немногим менее; она мне как дочь все равно, я и родную бы не любил сильнее. Говорят даже, она вылитый мой портрет, но и без того я к ней всем сердцем привязан, и не видать бы тебе меня веселым и спокойным, не верь я в скорое окончание ее злоключений. Завтра же epitalamium[179] сочинять начну, я ведь прекрасно вирши слагаю, только в последнее время Аполлону изменил ради Марса.

– Что сейчас говорить о Марсе! – ответил Володыёвский. – Черт бы побрал этого изменника Киселя с комиссарами и с их переговорами вместе! Весной как пить дать заключат мир. Подбипятка со слов князя то же самое утверждает.

– Подбипятка столько же смыслит в политике, сколько я в сапожном ремесле. Он при дворе, кроме красотки своей, ничего не видел, ни на шаг небось не отходил от юбки. Даст Бог, кто-нибудь уведет ее у него из-под носу; впрочем, довольно об этом. Кисель изменник, не спорю, в Речи Посполитой всяк это знает, а вот насчет переговоров, думается мне, еще бабушка надвое ворожила.

Тут Заглоба обратился к казаку:

– А у вас, Захар, что говорят: войны ждать или мира?

– До первой травы тихо будет, а весной либо нам погибель, либо л я х i в ч и к а м.

– Радуйся, пан Михал, я тоже слыхал, будто чернь везде готовится к войне.

– Б у д е т а к а в i й н а, я к о ї н е б у в а л о, – сказал Захар. – У нас говорят, и султан подойдет турецкий, и хан приведет все орды, а друг наш Тугай-бей и вовсе домой не ушел, а становище неподалеку раскинул.

– Радуйся, пан Михал, – повторил Заглоба. – И новому королю напророчили, что все его правление пройдет в войнах, а уж простому человеку, похоже, тем более долго не прятать сабли в ножны. Успеем истрепаться в боях, как метла в руках хорошей хозяйки, – такова уж наша солдатская доля. А дойдет дело до схватки, постарайся ко мне поближе держаться: великолепную увидишь картину – будешь знать, как в старые добрые времена бились. Мой бог! Не те нынче люди, что были прежде, и ты не такой, пан Михал, хоть и грозен в бою и Богуна зарубил насмерть.

– С п р а в е д л и в о к а ж е т е, п а н е, – сказал Захар. —

Н е т i ї т е п е р л ю д е, щ о б у в а л и…

Потом поглядел на Володыёвского и прибавил, покачав головой:

– А л е щ о б ц е й л и ц а р Б о г у н а у б и в, н о, н о!..

Глава XX