Огнем и мечом

– Любезные судари! – витийствовал он. – Я попал в плен – что верно, то верно! Но фортуна, как известно, изменчива. Богун всю жизнь других бил, а час пришел – мы его побили. Да-да, на войне так всегда бывает! Сегодня со щитом, завтра на щите – обычное дело. Но Богуна Господь за то и покарал, что на нас, сладко спящих сном праведных, напасть осмелился и разбудил нагло. Хо-хо! Он думал страху на меня нагнать гнусными своими речами, но я его, любезные судари, так отбрил, что он вмиг присмирел, смешался и выболтал больше, чем самому хотелось. Впрочем, что тут долго рассказывать?.. Не попадись я в плен, мы бы с паном Михалом так легко их не одолели; я говорю «мы», ибо в заварухе сей magna pars fui[144] – до смерти повторять не устану. Дай мне Бог здоровья! Теперь слушайте дальше: по моему разуменью, не наступи мы с паном Михалом атаману на пятки, неизвестно еще, каково бы пришлось пану Подбипятке, да и пану Скшетускому тоже; короче: не погроми мы его, он бы нас погромил – а почему так не сталось, в ком, скажите вы мне, причина?

– А ваша милость истинно как лиса, – заметил пан Лонгинус. – Тут хвостом вильнешь, там увернешься и завсегда сухим из воды выйдешь.

– Глуп тот пес, что за своим хвостом бежит: и догнать не догонит, и порядочного ничего не учует, а вдобавок нюх потеряет. Скажи лучше, сударь, сколько ты людей потерял?

– Двенадцать всего-навсего, да несколько ранены, казаки и не больно-то отбивались.

– А ваша милость, пан Михал?

– Не более тридцати – мы их врасплох застали.

– А ты, пан поручик?

– Столько же, сколько пан Лонгинус.

– А я двоих. Извольте теперь сказать: кто лучший полководец? То-то и оно! Мы сюда зачем приехали? По княжескому велению вести собирать о Кривоносе; вот я вам и доложу, любезные господа, что первый о нем проведал, причем из наивернейшего источника – от самого Богуна, так-то! Отныне мне известно, что Кривонос еще под Каменцем стоит, но об осаде больше не помышляет – потому как обуян страхом. Это de publicis[145], но я еще кое-что разузнал, от чего сердца ваши должны возликовать безмерно, а молчал до поры, поскольку хотел с вами вместе обсудить, как быть дальше; к тому ж доселе нездоровым себя чувствовал, в полном пребывал изнурении сил, да и нутро взбунтовалось после того, как разбойники эти меня в бараний рог скрутили. Думал, кондрашка хватит.

– Да говори же ты, сударь, Бога ради! – воскликнул Володыёвский. – Неужто о бедняжке нашей что проведал?

– Воистину так, да благословит ее всевышний, – промолвил Заглоба.

Скшетуский поднялся во весь свой рост, но тотчас же опять сел – и такая тишина настала, что слышно было жужжанье комаров на окошке, пока наконец Заглоба не заговорил снова:

– Жива она, это я теперь доподлинно знаю, и у Богуна в руках. Страшные это руки, любезные судари, однако ж Господь упас ее от зла и позору. Богун сам мне признался, а уж он бы не преминул похвалиться, будь оно иначе.

– Возможно ли? Возможно ли это? – лихорадочно вопрошал Скшетуский.

– Разрази меня гром, коли я лгу! – со всей серьезностью ответил Заглоба. – Для меня это Святая Святых. Послушайте, что Богун говорил, когда еще насмешничать надо мной пытался, покуда я его не осадил хорошенько. «Ты что ж, говорит, думал, для холопа ее в Бар привез? Думал, я мужлан, силой хочу взять девицу? Неужели, говорит, меня не стать на то, чтобы в Киеве обвенчаться в церкви, да чтоб монахи, говорит, мне пели, да чтобы триста свечей для меня зажглись – для меня, гетмана и атамана!» – и ногами давай топать, и ножом грозиться – напугать вздумал, да я ему сказал, пусть собак пугает.

Скшетуский уже овладел собою, но аскетическое его лицо просветлело, и снова на нем появились тревога, надежда, сомненье и радость.

– Где же она тогда? Где? – выспрашивал он торопливо. – Если ты, сударь, и это узнал, значит, мне тебя небеса послали.

– Этого он мне не сказал, но умной голове и полслова довольно. Не забудьте, любезные судари, что поначалу он всячески надо мной издевался, пока я его не приструнил, а тут у него и вырвалось против воли: «Вперед, говорит, я тебя отведу к Кривоносу, а потом пригласил бы на свадьбу, да сейчас война, нескоро еще свадьба будет». Заметьте, судари: еще нескоро – выходит, у нас есть время! И другое заметьте: вперед к Кривоносу, а уж потом на свадьбу – значит, у Кривоноса княжны точно нет, куда-нибудь он ее от войны подальше спрятал.

– Сущее ты золото, сударь! – воскликнул Володыёвский.

– Я сначала подумал, – продолжал польщенный Заглоба, – может, он ее отослал в Киев, ан нет: зачем тогда было говорить, что они в Киев венчаться поедут; раз поедут, значит, не там наша бедняжка. У него достанет ума туда ее не везти, потому как, если Хмельницкий на Червонную Русь подастся, литовские войска легко могут захватить Киев.

– Верно! Верно! – воскликнул пан Лонгинус. – Богом клянусь, не одному бы стоило с вашей милостью разумом поменяться.

– Только я не со всяким меняться стану из опасения взамен разума мешок ботвы заполучить, а уж особенно с литвином.

– Опять он за свое, – вздохнул пан Лонгинус.