Офицерский гамбит

Свои практические опыты озадаченный ситуацией разведчик старался подкрепить или опровергнуть книжной мыслью. Нередко вынужденно оставаясь наедине в киевской квартире, он с невиданным аппетитом поглощал целые тома: слой за слоем слетал налет пыли с истории этой одновременно щедрой и болеющей земли, с сильным запахом и роковым притяжением, обильно политой кровью… Его настроение менялось в зависимости от найденных оправданий своей подрывной деятельности. Потревоженные тени прошлого подтверждали ему вычитанный в одной книге вердикт: «Общественное сознание национальных меньшинств в целом оказалось неготовым для восприятия украинской идеи…» Речь шла о времени после присоединения украинских земель Правобережья в конце XVHI века. После осмысления этого исторического приговора душа Артеменко долго корчилась в муках поиска подтверждений – это могло бы оправдать его странную разрушительную миссию, в которую он сам больше не верил. Когда же в нескольких львовских кофейнях, упрятанных в глубинах домов, подобно тому как это было во времена национальных подпольных движений, от него и его двух спутниц на входе с неумолимой и одновременно приветливой улыбкой требовали «гасла» «Слава Украйини!», он терялся. Что происходит?! Он воочию убеждался, что Украина, подлинная и отдельная, существует, живет и развивается. Он узрел, что по своему духу жители Западной Украины гораздо ближе к полякам и венграм, чем к россиянам. Но его пугали и нелепые перекосы. Один престарелый львовянин разоткровенничался с ним прямо на улице – благо украинское произношение Артеменко не грешило тем, что тут величали «москальскими» нотками. Но полковника разведки покоробило, когда «завзятый националист» (так он себя назвал) без обиняков заявил ему о своем понимании ситуации. В переводе на русский его короткий спич имел бы приблизительно такой вид: «Те, кто живет в Донецке и Луганске, – это варвары. Но их еще можно сделать цивилизованными людьми. А те, кто живет еще дальше на восток, – варвары, которых делать цивилизованными бесполезно и бесперспективно». Артеменко не дослушал собеседника, просто повернулся и пошел прочь, сочно сплюнув прямо на тротуар. Щемящая горечь долго оставалась внутри, как будто сердце обильно посыпали перцем да наложили жирный слой горчицы. Он не мог понять и принять столь гигантской разобщенности между представителями, казалось бы, одной земли, производной одного корня, некогда единой культуры и среды. Но точно уверовал: злые пигмеи национализма в двух государствах возникали больше всего от продолжительной работы пропагандистской машины империи.

Очередную поездку в Москву за инструкциями и обратно в Киев Артеменко сознательно совершил на поезде. Не было гонки, он никуда не спешил, наступало тягучее, резиновое время переосмысления. Когда ехал в Москву, одной из попутчиц оказалась полная дама с отвислыми бульдожьими щеками и неприятно выпирающими теми частями тела, что обычно составляют женскую гордость. То, что осталось от лица, являло собой нелепый гротеск: чугунный котелок с заплывшими от жира глазами, над которыми доспехами нависли мрачные брови. В купе они были только вдвоем, и ей явно недоставало общения. Дама оказалась из промышленных Мытищ, и за считаные минуты она поведала уйму деталей своей скучной жизни. Она работала не то технологом, не то экспертом на заводе, расположенном у самого дома. Алексей Сергеевич подивился тому, что вся жизнь этой стареющей женщины была сплошным перечнем страхов. Она боялась всего. И того, что завод выкупил какой-то армянин и они с мужем могут остаться без работы. И того, что повсюду, по всей Москве и в ее окрестностях, появилось слишком много людей, которых русскими даже с натяжкой не назовешь. Она страшилась фатальной незащищенности и зачем-то тащила из Киева целых восемь килограммов телятины. Похожая на непомерно огромную тряпичную куклу, пыхтя и страдая от тяжелой одышки, она едва не плакала оттого, что и муж, и зять, да и все ее знакомые мужчины слишком крепко пьют. «Спивается нация, а все скупают нерусские. Нашим же остается роль работяг», – сетовало то, что когда-то было женщиной. Толстыми пальцами в это время она держала платок и то и дело вытирала его кончиком уголки болезненно оплывших глаз. Артеменко полюбопытствовал о цели ее визита в Киев, и добродушная работница сообщила, что речь идет о тестировании какой-то технологии. Стараясь подыгрывать, больше из жалости к попутчице офицер осведомился, считает ли женщина украинцев частью русской нации. Он полагал, что такой вопрос окажется слишком удаленным от границ ее бытия. Ничуть! Она насупилась, ее брови, и без того грозные, стали похожи на багратионовы флеши на Бородинском поле.

– Конечно, одна! И говорить нечего! Ну, западены вместе со своим Львовом пусть отделяются. А остальное-то – все один народ, который силой разделили.