Офицерский гамбит

Да, он достиг признания и даже некоторой славы в своих военных кругах. Он стал наконец командиром полка, приняв вооруженный организм от Бешеного Карлика, от Паши Кандыря, умевшего веселить народ, но не сумевшего стать командиром крупного калибра. Он, полковник Дидусь, может гордиться собой. Как его только теперь ни называли: Дед, Кажан, Каракурт, Черный Паук, Черный Полковник ВДВ… И что же? Это тешило самолюбие? Да, это правда. Он и превратился в мудрого, очень предусмотрительного паука, почти неуязвимого в этих горах, в которых опасность теперь знал на ощупь, на запах, понимал тонкой тактильной, неведомо откуда появившейся интуицией. С ним не боялись ходить на боевые задания люди – он выводил их из тупиковых, безнадежных ситуаций, сохраняя жизни подчиненных там, где другие этими жизнями беззастенчиво жертвовали, ссылаясь на невозможность. «Кто хочет, тот ищет возможность, а кто не хочет, тот ищет причину», – привычно одергивая плечи, с суровым назидательным видом повторял он теперь командирам помладше.

Но в итоге все равно ничего не изменилось! И самое страшное, что он знал это лучше остальных. В итоге все эти неимоверные усилия, вся солдатская и офицерская кровь, весь пот – все предпринято для примитивного обслуживания нескончаемого политического блуда. Порой у него начинало мутиться в голове, щеку передергивала уже ставшая привычной судорога – его новое приобретение в виде удручающего тика, над которым он не имел воли. Она напоминала, что сам он не вечен, в то время как война неправдоподобно вечна и в этом, может быть, схожа с искусством. Он без улыбки, с усмешкой вспомнил, как однажды соседка приучала сына к красоте при помощи входящей в Ставрополе в моду арт-терапии. А он тогда с насмешкой сказал, что все это глупости, и достаточно одного сеанса военной терапии, нет, терапии войной, чтобы разрушить все прежние представления о мире красоты и гармонии. И ведь верно сказал, потому что война – лучшая из всех известных человеку терапий! Полковник, затягиваясь сигаретой, с тоской подумал, что стремление к разрушению невозможно искоренить в человеке, что оно стало неотъемлемой частью его естества, вросло в гены, врезалось в сознание, опутало осьминожьими щупальцами бессознательное. Только теперь, через полтора десятилетия после предыдущей грузино-абхазской войны, красными углями тлевшей и снова, казалось бы, неожиданно разгоревшейся, он подумал о себе как о посвященном, постигшем наконец тайный, мистический, ранее скрытый смысл человеческого самоуничтожения. Теперь Игорь Николаевич открыл в себе провидца, ибо всегда знал, что эта война повторится; она сознательно поддерживалась в готовности вспыхнуть в любой момент. И Дидусь хорошо знал, где находится кнопка управления этой войной – там же, где и кнопка управления им самим. Игорь Николаевич подумал, что чудесным образом сумел внедриться в цикл человеческого бытия. Но как только вспышка озарения создала на внутреннем экране четкие образы, как только ему удалось восторженно заглянуть за тайно влекущую амальгаму, тотчас новая, показавшаяся очень страшной, мысль пронзила его насквозь. «Из праха ты вышел и в прах обратишься! Помнишь ли об этом?! И сделал ли что, чтобы оставить по себе какой-нибудь светлый отпечаток, а не только черно-кровавый след?!» И Игорю Николаевичу стало жутко…

2