Офицер по вопросам информации

Флер-де-Лис занимал возвышенность между Хамруном и Биркиркарой, и с крытой цинком крыши церкви Святого Иосифа открывался один из прекраснейших на острове видов. Круговая панорама охватывала Рабат и на западе стены Мдины, что примостились на макушке белой скалы, над высохшей южной долиной, где, как кости на столе, были разбросаны городки и деревушки. На востоке за Валлеттой и ее гаванями-близнецами простиралось бесконечное пространство голубовато-зеленой воды. Увалистые холмы, которые плавно уходили к северу за Мдиной, не имели стратегического значения для врага. Все, что интересовало немецких пилотов — аэродромы, доки и база подводных лодок, — лежало вне поля зрения человека, стоявшего на крыше церкви Святого Иосифа.

То был библейский пейзаж — выжженное солнцем, без теней пространство, разрезанное на миниатюрные поля густой паутиной каменных стен. Стены служили для того, чтобы горячие летние ветры из Африки не сдували драгоценную почву. Зимой григейл, дувший с северо-запада, приносил проливные дожди, которые все превращали в грязь.

Однако сейчас над головой висело медное солнце, и первые галеоны белых облаков уже скапливались над островом.

Макс повернулся, когда большие орудия на гребне Та-Джиорни с грохотом дали залп в воздух. Бледные шары зенитного огня пятнами повисли в небе на северо-востоке, оповещая о появлении стремительных эскадрилий «восемьдесят восьмых» под плотной охраной.

Скоро стало ясно, что аэродромам предстоит принять очередной жестокий удар, и Макс почувствовал, что запланированное на день ускользает от него. Передвигаться, как и большинству жителей Мальты, можно было только в перерывах между налетами, и даже тогда вы одним глазом посматривали в небо — не появится ли одинокий мародер, проскользнувший мимо радаров. За минувшие пару месяцев нехватка горючего очистила улицы от машин, и одинокий мотоциклист, вздымающий клубы пыли, был легкой добычей для вражеского пилота, у которого зудел палец на кнопке пуска.

Макс только один раз угодил под бомбежку — на старой пыльной дороге, которая петляла между Гхайн-Туффиехой и Мдиной, но неожиданность и ярость этой атаки навсегда остались у него в памяти. Он было помчался вперед, чувствуя, как ветер ударил в лицо, но в следующий момент дорога перед ним взорвалась. Истребитель проскочил мимо, едва он заметил его, и прошло несколько секунд, прежде чем его мозг смог установить связь между промелькнувшей мимо него точкой и воронкой, появившейся на дороге. Макс мог бы куда быстрее обработать эту информацию, не будь он отвлечен в момент атаки. Мысль о трех безмятежных днях на берегу моря в Туффиехе замедлила его реакцию.

Он заработал короткий отпуск впервые за год, проведенный на острове, когда занял пост заместителя Чарлза Хедли, который в то время возглавлял информационный отдел. Хедли также исполнял обязанности заместителя главного цензора, чем и объяснял, почему толком не справляется ни с одной работой. Макса вряд ли можно было назвать слишком старательным по натуре, но он никогда не видел, чтобы кто-то столь же истово уклонялся от своих обязанностей, как Хедли.

Впрочем, связи играли свою роль, и оксфордское образование Хедли могло бы помочь ему неплохо устроиться, не окончи он один из второстепенных колледжей. Мало кто удивился, когда Хедли отказался возвращаться после одного из своих «отпусков» в Александрию, и отношение к его новому «назначению» лучше всего высказал Хьюго, который знал его еще по университету:

— Хороший парень, старина Хедли, но явно не стремится на передовую, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Макс никогда не был уверен, что намеки Хьюго, будто Хедли был застигнут на месте преступления с юным египетским мальчиком, имеют хоть какое-то отношение к слухам.

Как бы там ни было, Макс получил повышение, хотя оно не соответствовало ни его возрасту, ни опыту, и стал управлять отделом. Однако гордость по поводу столь стремительного карьерного взлета вскоре приказала долго жить; он быстро понял то, что другие осознали задолго до него, каково это — руководить отделом. Он оправдывал себя, что оказался на столь высоком посту, — понимал, в чем причина, — но ему все еще было странно, что стремление манипулировать мозгами стало для него совершенно естественным. Он всегда считал себя одиночкой, индивидуалистом. Конечно, такое представление годами создавала его семья — единственное, во что он верил. Тем не менее он оказался здесь, глубоко погруженный в размышления о массовом мышлении, стараясь заранее предугадывать реакции массы на те или иные события, руководя ими и просвещая их, верховный священник у алтаря великого бога морали.