— Ты соображаешь, что творишь? А твои — мама, папа, бабушка?.. А любушку свою чего под монастырь подводишь? Дочь Орджоникидзе и… Ты чего ж их подставляешь? — Тут он запустил длинную матерную тираду и продолжил уже менее экспрессивно: — Геллер, ты понимаешь, что если что — тебя только Стальной отмазать сможет? Только он тебе потом сам, своей властью так вложит, что год будешь учиться на животе сидеть! — Он сплюнул. — В общем, так… Политрук Геллерман!
Здоровяк в лохматой одежде вытянулся по стойке смирно.
— По возвращении запрещенную литературу сдашь в Особый отдел. Я уж прослежу, чтобы ее у тебя Леха принял. Вопросы?
— Никак нет! — рявкнул Геллерман. И тут же, противореча себе, спросил: — Глебка, чего с этим делать будем?
— С этим? — Глеб посмотрел на Лютого. — Тебя как звать, чудо?
— Лю… то есть Стецко Нечипорук, пане начальнику…
— Местность хорошо знаешь?
— А як же? Звычайно. Це ж мойи ридни мисця…
Глеб поморщился:
— Вот что, ты давай-ка начинай говорить по-русски, а то твой диалект разбирать некогда. Усек?
— Усек, товарышу… Знаю эти мисця…
— Вот и ладно. Проводником будешь, понял? А с егерями мы сейчас все вопросы решим. Сергеев! — позвал он кого-то. — Приготовиться к встрече дорогих гостей!..
Двумя часами позже Стецько сидел возле маленького костра и, опасливо косясь на своих неожиданных спасителей, осторожно прихлебывал горячий пряный бульон из жестяной кружки. Рядом с ним на расстеленной куртке лежали десяток твердокаменных галет, несколько тонких кусочков шпика и кусок плитки шоколада. Когда ему выдали паек, он сперва даже не понял, что это такое: белый прямоугольник, намертво запаянный в целлофан, завернутые в вощанку странные квадратики, толщиной чуть больше самой обертки, и кубик желто-бурого цвета — Лютый решил, что москали над ним издеваются. Но благоразумно промолчал: он видел, что случилось с ягдкомандой после встречи с русскими…
Первыми к месту засады выскочили собаки и тут же были мгновенно убиты бесшумными выстрелами из пистолетов с какими-то невероятно толстыми стволами. Стецько еще не успел понять, что собаки мертвы, как следом за псами последовали их проводники. И тут же с трех сторон ударили пулеметы.
Егеря закувыркались сломанными куклами, но это были хорошие солдаты и быстро сорганизовали круговую оборону. Впрочем, помогло им это слабо: пулеметы постоянно меняли позиции, вели огонь по площадям и накрывали всю позицию егерей перекрестным огнем. А тут еще откуда-то захаркал автоматический гранатомет, и прямо посреди залегших егерей встали невысокие разрывы.
Лютый подполз к тому, которого политрук называл «Глеб», и прошептал:
— Товарышу, там у них ззаду ще группа е. Пидрымка… ну, резерв…
Тот повернул к Нечипоруку голову, почти беззвучно выматерился и прошипел на грани слышимости:
— Слушай, паря, ты по-русски говори, или молчи совсем: пока твой польско-русский говор поймешь — мозги закипят! — Затем добавил уже спокойнее: — Спасибо, да мы и сами с усами. Их резерв сейчас в ножи берут. Ну, и «языков», ясно дело, отловят…
После чего о Лютом забыли вплоть до окончания боя. Впрочем, это было совсем недолго: бойня закончилась в считаные минуты. Вот только сейчас еще пулеметы напористо садили очередями, вот только что мимо вжавшегося в землю Нечипорука прыгнули перекатом двое в мохнатых маскировочных костюмах, причем один из прыгавших из совершенно немыслимого положения ухитрился метнуть гранату; и вот — все. Казалось, что наступившая тишина ударила по ушам мягкой пуховой подушкой…
Лютый еще некоторое время лежал ничком, потом рискнул поднять голову. Он увидел, как к Соколову и Геллерману — такие фамилии были у капитана и политрука, притащили пятерых егерей. Моисей быстро задал десяток вопросов по-немецки, затем качнул головой и обратился к Глебу:
— Глебка, второй и пятый, — Геллерман говорил так тихо, что Лютый едва расслышал. — С остальными только время потеряем…
— Согласен, хотя… пятый? — Соколов говорил чуть громче, словно слегка оглох от стрельбы. — Я бы поставил на четвертого…
— Он амитал[463] не выдержит, — ответил политрук. — Цвет лица… Посмотри.
Глеб легко притянул к себе пленника, каким-то хитрым движением заломил немцу руку и, завернув ее так, что егерь выгнулся назад, свободной рукой оттянул веко. С секунду он осматривал глазное яблоко пленного, потом кивнул и только буркнул:
— Говорил же Стальной, никогда не спорь с комиссаром.
После чего отпихнул пленного прочь от себя и сделал конвойным какой-то странный знак. Указанных Геллерманом пленников оставили перед командирами — только заставили сесть, а остальных споро оттащили в сторону и прикончили ножами.