На лице Гонза умоляющее выражение – такая настойчивая просьба согласиться с ним, что несколько скоротечных мгновений я борюсь с искушением. Он неплохой человек, просто слабый. Хочет жить спокойной жизнью, болтаться туда-сюда между министерством и своим садом.
– Я вас понимаю, генерал. Но эти утечки в прессу предупреждают нас и о другом. Мы должны признать, что расследование дела Дрейфуса уже идет, пока мы с вами разговариваем. К сожалению, оно организовано семьей Дрейфуса и его сторонниками. Процесс выходит из-под нашего контроля. Я в моем письме пытался донести до вас один из основных военных принципов: пока еще есть время, необходимо брать инициативу в свои руки.
– И как нам это сделать? Поднять руки? Отдать им то, что они хотят?
– Нет. Мы должны оставить позицию, которая становится абсолютно уязвимой, и занять новую, на более высоком месте.
– Ну да, как я и сказал, дать им то, чего они добиваются! В любом случае я с вами не согласен. Наша нынешняя позиция вполне защитима, если только мы будем держаться вместе. Ее прикрывает железная стена закона. Мы просто говорим: «Семь судей рассмотрели все свидетельства. Они пришли к единогласному решению. Дело закрыто».
Я покачиваю головой:
– Извините, генерал, но нам эту линию обороны не удержать. Судьи пришли к единогласному решению только благодаря секретной папке, а доказательства, которые там содержатся… – Я замолкаю, не зная, как продолжить. Вспоминаю выражение лица Гене, когда я начал задавать ему вопросы о его предполагаемом разговоре с Валом Карлосом.
– Что с этими доказательствами, полковник? – тихо спрашивает Гонз.
– Эти доказательства слишком слабы! – Я всплескиваю руками. – Если бы они были неопровержимы, мы могли бы объяснить тот факт, что их не предъявили защите. Но в данной ситуации…
– Я прекрасно понимаю вашу мысль, мой дорогой Пикар, – можете мне поверить! – Гонз подается вперед, на лице снова умоляющее выражение. – Но именно поэтому тайна секретной папки должна сохраняться любой ценой. Если мы пойдем путем, который предлагаете вы, отступим на более высокие позиции и скажем французскому народу: «Оказывается, „бордеро“ написал Эстерхази, давайте вернем Дрейфуса, устроим новый большой процесс…» – что случится тогда? Люди захотят узнать, как первые судьи – и заметьте: все семеро – могли так неверно воспринять всю историю. А это приведет прямо к секретной папке. Некоторые высокие фигуры окажутся в очень некрасивом положении. Вы этого хотите? Представляете, какой ущерб это нанесет репутации армии?
– Я понимаю, что ущерб неизбежен, генерал. Но мы завоюем и доверие, если очистим наши конюшни. А если мы станем громоздить новую ложь на старую, мне кажется, ущерб будет еще больше.
– Никто не просит вас лгать, полковник! Я вас лгать не прошу! Никогда бы не пошел на это. Я знаю, вы человек чести. Я вообще ничего от вас не прошу, если уж на то пошло. А прошу вас просто ничего не делать – и близко не подходить к делу Дрейфуса. Разве это не разумно, Жорж? – Гонз позволяет себе слегка улыбнуться. – Конечно, я знаю ваше отношение к избранному народу… ну скажите, когда дело сделано, все слова сказаны, какое для вас имеет значение, что один еврей останется на Чертовом острове?
– Для меня это имеет значение, потому что он невиновен, – осторожно говорю я.
Гонз смеется. В его смехе слышится какой-то истерический надрыв.
– Ах, как это сентиментально! – Он хлопает в ладоши. – Прекрасная мысль! Новорожденные ягнята, котята, а еще Альфред Дрейфус – все они невинны!
– При всем моем уважении, генерал, но вы говорите так, будто меня связывает с этим человеком какая-то взаимная симпатия. Могу вас заверить, никаких чувств к нему – ни негативных, ни позитивных – я не испытываю. Откровенно говоря, мне жаль, что Дрейфус невиновен, – будь он виновен, моя жизнь стала бы намного легче. И до недавнего времени я не сомневался в его вине. Но теперь я смотрю на материалы дела – и мне кажется, что Дрейфус не может быть виноват. Предатель – Эстерхази.
– Может, Эстерхази, а может, и нет. Почему вы так уверены? Но факт остается фактом: если вы будете молчать, никто ничего не узнает.
Наконец-то мы добрались до темной сути этого дела. Внезапно мне начинает казаться, что тишина в кабинете стала еще оглушительнее, чем прежде. Гонз внимательно смотрит на меня. Я отвечаю не сразу:
– Это отвратительное предложение, генерал. Вы не можете ждать от меня, что я унесу эту тайну с собой в могилу.
– Определенно могу и жду этого от вас! Уносить тайны в могилу – суть нашей профессии.
Еще одна пауза, потом я делаю новую попытку:
– Я прошу только об одном – о тщательном расследовании дела…