Десять лет назад
Новое распределение капитала просто бесило. Особенно в субботу, часиков в восемь вечера, где-нибудь в районе Тверской. Мигом почувствуешь себя идиотом. Потому что по телику сплошняком гонят сюжеты о голодающих учителях и недоедающих детях, а тут по стриту сплошь норковые шубы вышагивают. И дорогущие магазины витринами манят. И казино неоном подмигивают. А уж какие машины паркуются у разных долби-стереокино и грамотно прочухавших конъюнктуру театров!
Школьницам из интеллигентных семей здесь явно делать нечего. А Надя с Иришкой и Леной еще как последние дуры пытались в «Ленком» попасть на разрекламированную предками «Юнону и Авось». Нарядились, надушились изъятыми у мам туалетными водами и поехали к театру за два часа до представления. Но в кассе на них посмотрели, как на чумных: «Вы, девочки, откуда приехали? У нас дешевые билеты за месяц до спектакля разбирают, и в очереди надо с ночи стоять». А спекулянты – те предложили совсем «недорого», всего-то по пятьдесят баксов за седьмой ряд партера. Если учитывать, что у всех троих родители в госсекторе служат и школьникам даже стипендии не полагается – это полное издевательство.
– Ну ни хрена себе окультурились! – фыркнула Ирина, едва девушки с достоинством отклонили предложение спекулянта.
– Можно в «Трам» пойти, вон соседняя дверь, – предложила Надя. – Там, говорят, Абдулов часто ужинает. А хозяин – Збруев.
– Скажи еще – в казино! – хихикнула Лена, указывая на здание напротив. – На какие только шиши?
…А народу, что вылезает из дорогущих «мерсов» и спешит к театру, запредельные цены явно по фигу. Девицы цокают по асфальту высоченными каблуками, мужики трындят по мобильникам (триста долларов в месяц абонентская плата, не считая подключения и «трубы»). Откуда в столице столько богачей развелось?
– Ну, и что будем делать? – грустно спросила Надя.
– Банк грабанем! – хохотнула Ирина.
– Еще и погода мерзкая, – поморщилась Лена.
Погодка действительно подкачала: ранний февраль, противный сумрак, ледяная снежная крупа, мгновенно обращающаяся в грязь.
– А чего мы вырядились! – снова хихикнула Ирина. – Особенно ты, Ленка, хороша. В белых-то брюках! Как пингвин.
– Сама ты пингвин, – беззлобно откликнулась Коренкова. – Это, между прочим, концертный костюм. Точная копия Нины Риччи.
– С Черкизовского рынка, – закончила Ишутина.
– О, идея! – радостно воскликнула Надя. – Тут до консы как раз недалеко! Пойдемте, может, туда сходим? Вдруг кто интересный выступает?
– Нет, только не это! – закатила глаза Ишутина. – И так настроения нет, еще не хватало слушать, как скрипки пиликают!
– Колхозница ты! – упрекнула Надежда. И вопросительно взглянула на Лену.
Но идея с консерваторией не вдохновила и вторую подругу.
– Да ну, – буркнула Коренкова. – Дома эта музыка задолбала! – И пожаловалась: – Маманя вообще осатанела, скоро меня к роялю цепью прикует. К тому же она целых три абонемента на фортепьянные концерты купила, достает теперь, чтоб я не пропускала. По своей воле – не пойду!
– Не угодишь на вас! – вздохнула Надя.
Ей сегодня было особенно холодно и грустно. Холодно потому, что переться в субботу вечером в центр Москвы в цигейковой, протертой на локтях шубе Надя сочла неуместным и теперь отчаянно мерзла в более-менее приличном демисезонном пальто. А грустно из-за того, что нынешним вечером к мамуле в гости приехала тетя Женя – ее подруга и мать сногсшибательного красавца Димы Полуянова, студента факультета журналистики МГУ. Но если раньше Димочка всегда передавал своей, как он говорил, «подружке Надюшке» какие-нибудь милые сувениры, а то и сам, к неописуемому счастью младшей Митрофановой, маму сопровождал, то сегодня тетя Женя фальшивым голосом сказала:
– Дима велел тебе кланяться.
То есть, значит, он даже не вспомнил про нее и наверняка проводит сегодняшний субботний вечер в шикарной, изобилующей длинноногими красотками компании. А она, Надя, последней лохушкой мерзнет на сияющей огнями Большой Дмитровке. И даже сосиски в тесте себе позволить не может, потому что мамуле опять зарплату задерживают, а на билет в театр – если бы получилось купить по разумной цене – ей обещала Ирка одолжить. Но не просить же у Ирки еще и на сосиску!..
– Во идея, Ирун! – тем временем осенило Ленку. – А давай у твоего бати опять машину стырим! Ну и вернемся сюда. Будем рассекать по Тверской и петь… – И она хорошо поставленным голосом вывела: – А я ся-а-аду в кабриолет! И уе-е-еду куда-нибудь!
– Садысь, красавица! – немедленно откликнулся на ее а капелла проезжавший мимо кавказец на ржавой «четверке».
– Пошел ты! Сначала «бумер» купи, – отбрила девушка и повернулась к подругам: – Давай, Иришка! Или слабо?
– Фигню какую-то говоришь, – разозлилась Ишутина. – Когда мне было слабо?
– Да ну, девчонки! – запротестовала осторожная Надя. – Одно дело, когда мы по району гоняем, – и другое дело ехать сюда, в центр. Тут же менты на каждом углу, а у нас ни у кого прав нет!
– Ой, испуга-ала! – насмешливо протянула Ирина. И назидательно произнесла: – К твоему сведению, за езду без прав по закону полагается… лишение этих самых прав. На два месяца. Разве не бред – если их все равно нету?
– Да здесь и водить стремно, – не сдавалась Надя. – Смотри, движение какое! Я, например, не решусь…
– Кто б сомневался, что ты не решишься! – хмыкнула Ира. – Трусиха! И зануда!
А Лена изрекла:
– По-моему, в вождении, как и в музыке, нахальство нужно. У нас как: если ноты забыл – не дай бог останавливаться! Помнишь, не помнишь – все равно надо переть, как танк. Играй, что играется. Сколько раз бывало: даже суперпупержюри не въезжает, что ты бред лабаешь. Они ведь не вундеркинды, все партитуры в памяти не держат… И на дороге похоже. По главной ты едешь, не по главной – рули вперед. Другие ж водилы не самоубийцы. Пропустят.
– А если другой ездюк такой же нахальный окажется? – прищурилась Надя.