Одно сплошное Карузо (сборник)

К моменту моего «первого бала» повесть была уже отредактирована, отправлена в набор, я ждал со дня на день ее выхода, чтобы стать уже настоящим полноправным автором «Юности», но в даный момент, глядя с дальнего конца стола на перекладину буквы «П», где окруженный редколлегией сидел в великолепном темно-синем костюме Катаев, я еще не подозревал, что до моего триумфа осталось всего несколько минут.

И вот эти несколько минут прошли, и в зал внесли стопки только что вышедшего из типографии шестого номера «Юности» за 1960 год. Всем участникам юбилейного торжества роздано было по экземпляру. Открылись синие обложки с фигурками каких-то там водных лыжников (водные лыжи, разумеется, тоже были приметой всего нового-передового), и взгляды всех присутствующих стали выискивать меня, ибо сразу же распространилось, что автор новой сенсационной повести здесь, среди присутствующих.

Триумф, однако, на этом не завершился, он только еще развивался. Вслед за стопками журнала в зал внесли стопки только что вышедшей «Литературной газеты», в которой была уже напечатана рецензия на юбилейную книжку журнала. Раскрыв газету, я увидел заголовок статьи, набранный каким-то, как мне показалось тогда, особым торжествующим шрифтом, – ШЕСТИДЕСЯТНИКИ. Автор статьи молодой критик Станислав Рассадин (вскоре у нас с ним возник короткий период довольно бурной и довольно пьяной дружбы, сменившийся многолетним периодом прохладного приятельства) писал в основном о «Коллегах» и говорил, что с этой повестью в литературу пришли новые люди, которых он назвал в параллель к событиям прошлого века – «шестидесятниками»…

Вы все-таки закусывайте, сказал мне кто-то из поздравляющих. До закусок ли тут было! Десятилетие только началось, и вдруг оказалось, что уже существуют его представители, и ты среди них не из последних: Внимание, внимание, сказал кто-то еще, к вам направляется сам «Старик Собакин». В смятении чувств я все-таки вспомнил, что именно под этой кличкой Катаев был известен в литературной Москве «золотых двадцатых».

Держа в руке бокал темно-красного вина, Катаев медленно шел прямо ко мне. Я пью за ваш роман, старик, сказал он. Грянули невидимые хоры, протрубили незримые фанфары. Я – приобщен: мое сочинение, которое я и повестью-то называть стеснялся, назвали «романом», а меня самого «стариком», то есть литературным собратом.

Возвращаясь из «Балатона» в тот вечер, я, кажется, пересчитал боками все водосточные трубы на Петровке, пока не свалился в такси и не крикнул:

– Гони, старик, да побыстрей в Шестидесятые!

Прошло уже двадцать пять лет с того вечера, литература стала моей профессией, она принесла мне немало и радостей, и бед, и все-таки я благодарен судьбе за ту непередаваемую эйфорию, за всю ту неслыханную катавасию моего литературного дебюта, совпавшего с началом единственного за всю советскую историю ренессансного десятилетия, за то внезапное чувство братства, еще не омраченного предательствами, что родилось под пестренькими и довольно вздорными флажками журнала «Юность».

В течение шестидесятых годов, то есть до начала периода своей стагнации, в котором она пребывает и поныне, «Юность» пережила несколько кризисов, и первым из этих основных кризисов оказался уход Катаева. Я до сих пор не знаю подоплеки этих событий начала 1961 года, когда Катаев вдруг сложил с себя полномочия и оставил кабинет в бывших графских конюшнях, где обитал журнал, безусловно, одно из основных сочинений его жизни. Кажется, была какая-то ссора с начальством, с руководством Союза писателей. Не исключено, что сыграли тут роль и козни комсомола. ЦК ВЛКСМ с самого начала относился к «Юности» с подозрением и мечтал прибрать ее к своим рукам, то есть сделать ее своим органом. Ражий вождь молодых ленинцев, неудачливый штангист Сергей Павлов доказывал на Старой площади, что все молодежное должно подчиняться единому молодежному центру, то есть его министерству, иначе, мол, там писателишки крамолу разведут. Катаев же с самого начала настаивал, чтобы «Юность» оставалась органом Союза писателей, имея, очевидно, в виду, что как ни жуток этот союз, а все-таки жутчее организации, чем комсомол, под луной не сыщешь. Как раз в те годы почтенный Катаев и к партии примкнул, чтобы облачиться большим доверием.

Ходили также разговоры о том, что окрыленный успехом своего детища, Катаев стал нацеливаться на кресло редактора «Литературной газеты», и его ему якобы обещали, а потом обманули и попросили оставаться в «Юности», и тогда он, взбешенный, ушел и из журнала.

Так или иначе, но уход из «Юности» совпал для Катаева с тяжелой болезнью и операцией, после которой, как известно, начался «новый Катаев» с повестями «Святой колодец», «Трава забвенья» и всей этой чередой ослепительной поздней прозы.