Одно сплошное Карузо (сборник)

Неистовость политической идеи придает человеку нечто бульдозерное. Случается такое и с писателями. Вот, например, колумбийский новеллист Габриэле Гарсиа Маркес, я видел его на советском TV несколько лет назад. Не буду, сказал он, печатать своих художественных произведений, пока не падет бесчеловечный режим Пиночета в Чили, лишу человечество одного из больших удовольствий. Можно, в общем-то, было бы понять эмоции колумбийца, если бы он в той же самой программе не оправдывал массовое уничтожение «лодочного люда» во Вьетнаме – это-де, нормально, естественный результат классовой борьбы. Помнится, после этого интервью у множества людей в Москве возникло желание воздержаться от чтения господина-товарища Маркеса до падения тирании во Вьетнаме.

А с другой стороны, есть и такие, что склонны оправдывать даже аргентинских «горилл», бросавших монахинь с вертолета в море: ведь «гориллы» эти против красных.

В общем-то, это все – не очень-то наше дело. Литература заявляет о своей позиции просто фактом своего существования. Лелей «божественную рифму», данную тебе, и помни о «слезинке маленькой девочки, которая…», ну и так далее.

Я думаю, что никакого основания для уныния в связи с выброшенностью из России у нас нет. Между прочим, находясь здесь, в Америке, мы представляем не только великую страну, но и большую этническую группу, то есть мы являемся частью уникальной культуры Америки, каким-то ингредиентом этой пресловутой «переплавки». Неплохо было бы хоть слегка возбудить интерес к современной русской литературе в среде «русских американцев», ведь они в этом смысле остановились на чем-то вроде «травка зеленеет, солнышко блестит, выдь на Волгу, чей стон раздается».

Нет сомнения, что Россия подошла к порогу неизбежных перемен. Как это ни унизительно для великой страны, но ее будущее зависит от биологических лимитов нескольких десятков увядающих тел. Я, в общем-то, не хочу этим телам ничего дурного, но ведь вся же их любимая «степанида» ни разу не молодела за всю свою историю.

Если произойдет хотя бы некоторый сдвиг в сторону очеловечивания режима, культура, продолжающаяся за границей, стране еще понадобится. Если же воцарится еще больший тоталитарный мрак, то нужно будет просто озаботиться сохранением достоинства. Предполагаю, что ничто в мире не пропадает бесследно, но записывается в высших регистрах, не исключая и музыкального смысла слова.

Июль 1982

Чувство России [274]

Как-то заговорили в компании «новых американцев» о России, вернее, о том сложном комплексе, который можно было бы назвать «чувством России». Стаж внероссийской жизни у всех был уже немалый, мои «почти семь» были в этой группе самыми молодыми, хоть я и был самым старым. Слабеет ли в нас это чувство по мере дальнейшего углубления в американское пространство жизни, да и вообще – живо ли оно ещё?

Как всегда бывает в интеллигентских сборищах, где каждый старается поскорее «захватить площадку» и не очень-то слушает соседа, тема эта вскоре была перебита чем-то то ли более злободневным, то ли более философским; выпрыгнув на мгновение из кучи идей, она тут же нырнула обратно.

Возвращаясь с вечеринки, привычно разгоняя машину вдоль многоводного – на грани выхода из берегов – весеннего Потомака, тормозя на красный свет у подсвеченных колоннад памятника Линкольну и возле золотых крылатых коней, подаренных Итальянской Республикой Соединенным Штатам Америки, поворачивая вдоль излучины реки, за которой сразу появлялись огоньки изящных строений Джорджтауна и высоких домов правого берега, я стал думать на эту тему в одиночестве.

Помню ли я свою родину? Задавая себе такой вопрос, конечно, думаешь не о топографии: уж как-нибудь не заблудишься ни в Москве, ни в Казани, ни в Питере, ни в Магадане. Помню ли я цвета России?

«Я покинул родимый дом
Голубую оставил Русь…»

Так писал Есенин.

Мне не удается окрасить всё в один, столь идиллический тон, а перетряхивание разноцветных осколков создаёт впечатление бездонного калейдоскопа. Реальная ли даль, фальшивая ли близость?

Помню ли я запахи России? В прежние времена, когда иностранцы говорили, что им докучают в России какие-то специфические запахи, я чувствовал себя даже в чём-то задетым. Какие ещё, к чертям, специфические запахи? Типичная для русских подозрительность в отношении иностранцев вступала в силу: это они всё нарочно, чтобы нас унизить. Поселившись в Америке, мы тоже, однако, сначала ощущали какие-то «специфические запахи», которые вошли потом в «наш букет». Вернись я сейчас в Россию, буду ли чувствовать этот «запах отчуждения»?

Помню ли я ноту России? Ту, что не восполнишь кассетами с Брайтон-Бич? Иными словами, «торчу» ли я ещё на России, ещё более иными словами – вдохновляюсь ли ещё Россией? Грубо говоря, русский ли я?