Однажды темной зимней ночью…

Никогда прежде Виктор не слышал у нее такого тона.

– Прости, дорогая, ты о чем?

– Я говорю: и почему это мужчины не могут оставить все как есть? Почему им обязательно надо за все хвататься и…

Он протирает губы салфеткой.

– А-а-а, так ты о мальчике, да?

Она бросает на стол нож и вилку. Он в удивлении замечает слезы в уголках ее глаз.

– Мерзкое это дело, дурное, я так считаю. И решила, что оплачу ему пышные похороны для мальчика, достойные джентльмена. С плакальщиками, настоящим катафалком…

– И это вернет мальчика? – Он в раздражении дергает себя за галстук. – Вряд ли я виноват в том, что сошел оползень. А ты смотришь на меня волком, будто я какой-нибудь убийца. – Он передергивается от своих слов. – Это всего лишь злополучие, что мальчик оказался втянут во все это. Проживешь на свете подольше – сама поймешь, что людям частенько приходится платить за прогресс своими жизнями. Люди гибнут, когда возводят грандиозные мосты, когда колонизуют новые земли. Такое случается.

Ее рот сжимается в тонкую нитку, в уголках губ проступает кровь.

Его осеняет некая мысль, и он едва подавляет внезапный позыв рассмеяться.

– Разве это не звучит как нельзя подходяще, – говорит он, маскируя кашлем свою внезапную веселость, – что охотник за фоссилиями сам превратится в фоссилию? Сам же и угодил в их компанию, погребенный сырой землей. – У него плывет перед глазами, причудливый потолок с серпами, пинтовыми кружками и капканами раскачивается, отплывает от него, и он уже не сдерживает грубого хохота, что рвется из его груди. – Мальчишка, – еле выговаривает он между приступами смеха, шаря по столу в поисках стакана с водой, – он… сам себя… превратил… в ископаемое… Его откопают… и…

Внезапно его физиономию окатывает холодной водой.

– Какого черта… – начинает было он, но замечает пустой стакан перед Мейбл. Сузив глаза, она сверлит его таким ледяным взглядом, что он пугается.

* * *

Этим вечером он в одиночестве идет в танцевальный зал. Мейбл сказала, что у нее болит голова, и он оставил ее наедине с ее альбомом выстригать своими стремительными ножничками новые картинки с собачками.

Пока он одолевает крутой склон холма, дыхание у него совсем сбивается, перед глазами плывет туман, в боку стреляет. Улочки в этом городишке не освещены, и он без конца спотыкается о какой-то мусор: то обрывки рыбацких сетей, то разбитые раковины моллюсков – и ругает себя за то, что не прихватил фонарь. Небо по-прежнему затянуто тучами, вечер безлунный, низко над крышами домов бесшумно парит одинокая сова. Он поспешает на зазывные звуки скрипок, они плывут над уличкой, на которую он выходит.

Там, впереди, уже сияет огнями танцевальный зал. Цивилизация, радостно думает он и припускает почти бегом, спрашивая себя, отчего он раньше не заглядывал на танцы. О, зал наверняка полон курортников, и все это люди из общества, дамы и господа с понятиями о моде и вкусе. Там в свете тысячи свечей гребни из черепаховых панцирей играют и переливаются в прическах не хуже навощенных паричков. Талии утянуты корсетами на китовом усе. В ушах и на шеях рассыпаются искрами украшения из аммонитов[42], отполированные до блеска, не несущие и следа черной жирной почвы, в которой их когда-то откопали.

Поначалу его приход остается незамеченным. Но вот слуга хватает и жмет ему руку. Тут как раз объявляют перерыв, танцующие собираются кучками, перешептываются, слушок перелетает по залу от кучки к кучке.

– Так это вы? – обращается к нему какой-то джентльмен. – Виктор Крисп, тот самый? Кто нашел это восхитительное существо?

Виктор склоняет голову в поклоне. В его честь поднимают бокалы. Слуга вручает ему до краев наполненный стакан с пуншем. Он принимает стакан, отпивает.

– Королевское общество, уверен, с удовольствием выслушает ваш рассказ, – говорит джентльмен. – Держу пари: это величайшая находка за многие годы.

Виктор кивает.

– Королевское общество, – эхом повторяет он, но, удивительное дело, собственный голос кажется ему чужим. Он вдруг понимает, что его трясет от холода, но одновременно бросает в жар, такой сильный, что он утирает со лба капли пота. – Королевское общество, – снова повторяет он, уже громче и значительнее.

Джентльмен молча смотрит на него.

Виктор подается вперед, стараясь подавить охватившую его дрожь. Кто-то дружески хлопает его по спине. Ему надлежит улыбаться, принимать поздравления, возможно, даже произнести речь. Но почему он чувствует себя таким опустошенным, таким одиноким? Внутренности скручивает, как будто ему приспичило опорожнить кишечник. Снаружи воет ветер, бьется в окна, сотрясая рамы. Он зажимает уши. Вой усиливается, очень похожий на тот, что он слышал на берегу, когда рушились утесы; ах да, это найденное мной чудовище, неужели это оно так жутко воет, в смятении гадает Виктор, или, того хуже, это подает голос заживо погребенный мальчик?