Однажды темной зимней ночью…

– Ты не получишь ее, – закричала я. – Не заберешь, не отнимешь!

Впереди уже показался конечный отрезок пути до церкви: расчищенная дорожка, по обе стороны уставленная горящими свечами. За рождественской елью в тяжелом снежном уборе, увенчанной серебряной звездой, высится что-то каменное, и я знаю, что оно очень важно для меня. Ах, вот что это – крест. Знак спасения. Убежище.

Служба уже закончилась, двери распахнуты, изнутри на белый снег лился теплый золотистый свет. Прихожане вереницами выходили из церкви, их тени ложились на ступеньки. Я бесцеремонно растолкала их, заставив рассыпаться в стороны, и устремилась через порог под спасительные своды.

Задыхаясь, я рухнула на колени перед алтарем. Мелькнуло застывшее в изумлении лицо священника, послышался голос Ричарда, произносивший мое имя, я почувствовала, как сильные руки, нестерпимо горячие на моей продрогшей коже, пытались отобрать у меня моего ребенка.

– Умоляю, – еле выговорила я, из последних сил прижимая к себе малышку, – благословите ее, молю вас.

Священник опустился передо мной на колени, его морщинистое лицо светилось добротой. От облегчения и холода я затряслась всем телом. Он опустил руку на головку моей малышки и мурлыкающе произнес слова благословения.

Она сразу затихла, сморщенное от плача личико разгладилось. Я стерла слезинки с ее нежных щечек, поцеловала в маленький носик.

– Спасена, – прошептала я. – Теперь ты спасена.

Ее идеально розовые веки поднялись. И в лучезарном церковном свете глаза моей малышки засияли жгучей чернотой.

* * *

Данная запись хранится в архивах психиатрической больницы графства Шропшир и городка Уэнлок.

Примечание автора

Образ миссис Брайт списан с реально существовавшей личности, миссис Амелии Дайер, детоубийцы времен викторианской Англии. Симптомы слуховых галлюцинаций Кэтрин Блейк описаны отчасти под влиянием пережитой мной психотической депрессии, а также основаны на исследованиях послеродового психоза – данное состояние и по сию пору превратно истолковывают, не понимая его природы, воспринимают как нечто постыдное для молодой матери и достойное осуждения. За более подробным описанием, пожалуйста, обращайтесь к книге Лоры Ли Докрилл What Have I Done? («Что я наделала?»).

Элизабет Макнил. Завр Криспа

Лайм-Реджис[35], сентябрь 1838 года

Да уж, всю Британию сейчас перекапывают, думает Виктор. Дома в Лондоне у его брата черно под ногтями от перегноя, его теплицы усажены крохотными ростками деревьев для озеленения нового кладбища в Сток-Ньюингтоне. Их отец надзирает за рытьем новых каналов – они рассекут тело города прямыми, хирургически выверенными линиями, – зарабатывая на этом подряде, как он любит повторять, довольно, чтобы засыпать золотыми соверенами весь Риджентс-канал. А его сын Виктор, когда-то подававший блестящие надежды, в убогом городишке Дорсете мерзнет на ветру в своем непромокаемом пальто, пока рыжеволосый мальчишка носится по берегу, надеясь высмотреть змеиный камень или коготь дьявола[36]. Вверху над ними стеной громоздятся меловые утесы, как горы высоченные, с зазубренными склонами.

– Вижу, вон, вон, – говорит мальчишка и тычет пальцем в кучу мокрого песка.

Виктор подходит, вглядывается. Ничего интересного, только камешки и старые железки. Нет, это занятие, пожалуй, лучше оставить женщинам – уж они-то своими маленькими востренькими глазками сумеют высмотреть фоссилии, а мужчины вроде него потом пускай их выкапывают и классифицируют.

А мальчишка заладил:

– Там, вон же.

И жаркая волна гнева окатывает Виктора, он взмахивает тростью, обрушивает ее на верхушку кучи.

– Там ничего нет, – рычит Виктор, и мальчик в страхе отбегает назад.

Теперь они поспешают с берега, на ветру струи дождя бьют в них почти горизонтально, тучи висят так низко и так черны, что грозят совсем затмить чахлый дневной свет. А ведь он мог бы посиживать с женой в гостинице и угощаться толстенной лепешкой, густо намазанной взбитыми сливками, а его мокрые носки сушились бы над камином. А мог и вовсе остаться дома, в Лондоне, так сказать, в лоне цивилизации. Ох и ненавидит же он этот чертов городишко, эти съежившиеся, точно ряды горьких пьяниц, домишки, эти холмы с их крутизной, которая собьет дыхание даже самому проворному жилистому мужчине. И этот дождь, что каждый божий день льет как из ведра, вон даже у него, невзирая на непромокаемое пальто, нижнее белье пропиталось сыростью и влагой.

* * *

Вообще-то этой поездкой в Лайм-Реджис он обязан именно себе: не сам ли прошептал это обещание в первую пору своих ухаживаний за Мейбл, когда она призналась, что мечтает увидеть океан? Тогда он вспомнил недавно попавшуюся ему в «Уайтс»[37] газету с заметкой о Гидеоне Мантелле[38] и его игуанодоне. Там еще упоминалась береговая полоса, где выкапывают останки самых причудливых доисторических существ. Виктор горделиво поправил свой галстук.