Одиночество в сети. Возвращение к началу

Почему он рассказал ей об этом сегодня? Именно сегодня! В день, когда она каждый год изводила себя воспоминаниями об очень похожей любви. Ничуть не более зрелой и такой же опьяняющей. Хотя в ее случае запоздалой, запретной и… несчастной. Потому что она, испугавшись осуждения, сделала несчастными сразу троих.

А ведь все должно было быть иначе, и жертв меньше, всего одна – он. Тогда ей казалось, что она поступает честно, отказываясь от своей любви, потому что право на счастье не дает права причинять вред другим. Но умозрительная конструкция с выбором меньшего зла рухнула: она причинила боль и ему, и себе, и тому, кого она хотела защитить от боли – Иоахиму.

Почему Якуб выбрал именно этот день для откровений? Может, так оно и должно быть? Может, это не случайно? Может это дополнительное наказание? Может быть, речь шла именно о том, чтобы, услышав о счастье сына, она еще раз остро ощутила, что двадцать один год назад разрушила собственное счастье?

А может, и нет? Может, как раз наоборот? Может, это искупление за отказ от того счастья? Ведь она живет, пусть не в самом счастливом, но все-таки образцовом браке, у нее нормальная семья, уютный дом и здоровый, умный, счастливый сын. Разве не это главное? А двадцать один год назад был всего лишь интернет. И учащенное сердцебиение во время поездки на выходные в Париж.

– Ты знаешь, что сегодня, то есть вчера, я рассказывал Наде о тебе? – прервал ее размышления Якуб.

– Разве? И что же ты ей сказал, сынок?

– Что? Правду сказал! Что ты прекрасна. И что я всегда целую тебя, когда ухожу из дома надолго, – прошептал он, положив ей руку на плечо. – И что тебе нравится Кортез. Ведь я имел право сказать ей это, не так ли? – спросил он с улыбкой. – Помнишь, ты велела папе вынести елку на помойку, а он нашел его диск под кучей сухих иголок?

– Конечно! Как я могу забыть? – воскликнула она. – Я была так тронута. Может, потому что это был такой неожиданный подарок. Никто из вас не хотел признаваться. Отца я не подозревала, потому что для него без разницы что Кортез, что кортизол. – Она усмехнулась. – Вот только не понимаю, почему ты так отнекивался. Ведь никто другой не мог…

– И тем не менее, это был не я, – прервал он ее. – Диск не от меня, а от Нади. Но тогда я не хотел рассказывать тебе о ней. Потому и отнекивался. Ты бы ведь тогда стала расспрашивать, да? А я о ней почти ничего не знал, кроме того, что я в нее влюблен.

– Не стала бы, сынок. Ты ведь однажды попросил меня не спрашивать, – тихо сказала она и замолчала.

Это его решительное «я влюблен в нее» разбудило воспоминания. Когда он был с Марленой, он тоже так говорил. Она думала тогда, что это просто первая любовь, что он наивный ребенок и не знает – это когда-нибудь закончится. Она не предвидела катастрофы. Ее сын оказался еще более наивным, чем она думала. Он перепутал любовь с потерей сознания.

Она смотрела на его худую руку. Он держал ее запястье и нежно гладил своими длинными пальцами.

– Ты ужасно похудел, сынок. Ты вообще что-нибудь ешь? – прошептала она.

Он сжал пальцы и сказал:

– Помнишь, как ты писала мне письма, когда я был в Штатах? Я думал о них вчера. Тогда ты тоже постоянно меня спрашивала: «Ты там вообще что-нибудь ешь, сынок?». Помнишь?

– Конечно, помню, – ответила она. – Ты привез их с собой. Они все еще у меня. Я храню их вместе с другими моими сокровищами. В старой жестяной коробочке. На верхней полке в кладовке. А почему ты сейчас вспомнил об этих письмах? Почему ты спрашиваешь, сынок? – прошептала она.

– Помнишь, что я не отвечал? Ты постоянно писала, а я не отвечал. Тебе, должно быть, становилось не по себе, ведь так? – спросил он, глядя ей в глаза. – Ты знаешь, что я только вчера это понял? Только когда я рассказывал об этом Наде, до меня дошло, что я вел себя как…

Он не договорил. Осекся. Достал бутылку. Его рука дрожала, когда он наливал себе виски.

– Я рассказал ей, как часто плакал, читая твои письма. И что скучал по тебе. Но тебе я никогда этого не говорил. Ведь правда, никогда? Помнишь? Помнишь, что я не говорил?

– Помню – не помню, – повысила она голос. – О чем ты, Куба? Родители не нуждаются в том, чтобы им это говорить, они и так знают. А те письма? Ну… – Она вздохнула. – Я писала их из чистого эгоизма. Это звучит странно, но именно так и было. Тоска ужасная, но самое худшее, что ее не выразишь никакими словами. Я, честно, даже и не надеялась, что ты станешь отвечать. Ответа я ждала бы скорее от парня, жениха или мужа…

Или от любовника, – подумала она.

– Сынок, – прошептала она, теребя ему волосы, – что такое произошло сегодня, что ты решил мне рассказать о Наде?

– А ты почему решила напиться, сидя на балконе? Причем, напиться виски, а не вина? И закурить сигарету? – ответил он вопросом на вопрос.

– Я же сказала – ночь уж больно хороша…