Одиночество в сети. Возвращение к началу

– Еще бы не помнить! – воскликнула она. – Позвонил мне и сказал, что хочет пойти на концерт вместо тебя. Я подумала, что это очень странно, ведь последний раз он был со мной на концерте, когда тебе было два годика. Давненько, – добавила она. – Помню, я тогда обрадовалась, чудом достала третий билет. Я не хотела, чтобы он шел вместо тебя. Я хотела, чтобы мы пошли все вместе. Вот было бы историческое событие. Первый совместный выход в филармонию. Вся семья вместе. Мы могли бы сфотографироваться и вставить в альбом, – пошутила она. – Когда я вернулась домой, тебя не было, а дозвониться до тебя я не смогла. Впрочем, до него тоже. Его телефон был выключен. Он позвонил за час до концерта, чтобы сообщить мне, что тебе пришлось срочно уехать на Мазуры в связи с каким-то важным проектом, а он не успевает на концерт, потому что у него какая-то важная встреча. И все жаловался, мол, проклятая бедность, вынужден работать в пятницу, и что это все для семьи. В результате мне самой совершенно расхотелось идти. Села в машину, поехала к тете Ане, с которой мы заливали тоску каким-то ликером, под грустный сериал по каналу HBO.

– Я этого не знал, – удивился Якуб. – Я знаю совершенно другую версию. Но это правда, что я был на Мазурах. В лесных дебрях. Мы установили WLAN в женском монастыре, потому что аббатрисе удалось получить деньги от Евросоюза…

Она расхохоталась и потянулась к бутылке.

– Что тебя так развеселило? – смутился он и бросил в ее бокал несколько кубиков льда.

– Аббатриса, – она усмехнулась. – Звучит, как биссектриса из учебника по геометрии. Главная в женском монастыре – аббатиса, сынок.

– Да? – Он посмотрел на нее с недоумением. – Ладно, пусть будет аббатиса. В любом случае, на Мазурах она оказалась воплощением добра, нежности и спокойствия. И, кроме того, она твоя тезка. Просила меня называть ее по имени, хотя тетенька, наверное, вдвое старше тебя. Короче, ей удалось получить от Евросоюза кучу денег на ремонт монастыря. Брюссель удалось уломать потому что речь шла об интернете. Настоятельница сочла, кстати, вполне разумно, что хорошо было бы заодно спрятать провода в стене. Одновременно продолжались реставрационные работы в часовне, во внутренних галереях и в спальнях. У них там очень красивые фрески и ценные росписи. Помнишь фильм «Имя розы»? – вдруг спросил он. – Хотя, что я спрашиваю, наверняка помнишь. Вот этот монастырь выглядит точно, как в том фильме. Может быть, не такой большой, но очень похож. Рядом озерцо, окруженное со всех сторон лесом. Там, на деревянных мостках, я встретил блондинку в бикини. Но не волнуйся, мама, это была не монахиня, – добавил он с улыбкой. – Я устанавливал там программное обеспечение, а она реставрировала их часовню. Студентка факультета реставрации памятников. То есть, как видишь, все сходится: с Надей я познакомился благодаря отцу, у которого был бизнес с монастырем. Так что я тебе не соврал.

– А что было потом? – спросила она неуверенно.

Он начал рассказывать. Как и раньше, когда она присаживалась на край его кровати по вечерам. Он говорил о своей Наде (так и называл ее: «моя Надя»), о печали, которую она носила в себе, хотя мало кто улыбается так часто, как она. О том страхе, который испытывал, когда приближался к ней. О дикой радости, когда он узнал, что она тоже испытывала точно такой же страх. Об их разговорах, которые практически всегда были разговорами о самом главном. О том спокойствии, которое нисходило на него, когда Надя была рядом. О моментах блаженства, когда он держал ее за руку. О волосах цвета пшеницы, которые он любил трогать, а еще больше любил мыть. О пышных щечках, как у прабабушки Леокадии, о стройных руках, отмеченных шрамами, и о том, что ему нравилось смотреть на нее.

Ссутулившийся, с опущенной головой, он сжимал бокал, иногда вертя его в руках, и говорил, говорил, а она смотрела ему в рот и внимательно слушала, не прерывая. Сидела напротив, неподвижно, спиной к стене. И хоть нога ее онемела, она ни малейшим движением, ни малейшим звуком не хотела помешать происходящему. Так долго ждала этого момента.

Внезапно он умолк, отставил бокал, придвинулся к ней, поцеловал в лоб и тихо сказал:

– А потом пришел Сочельник.

И рассказал волнующую историю о чувствах, влюбленности, тоске и счастье. Из него била безграничная юношеская вера, что эта любовь навсегда и что у них впереди целая вечность, что их чувство нерушимо и уникально. Он говорил это с твердой уверенностью, без тени сомнения, на одном дыхании.

Слушая его, она чувствовала иногда уколы не столько зависти, сколько сожаления. Что у нее такого больше никогда не будет: ни этих душевных порывов, ни этих стай чертовых бабочек в животе, ни срывающей крышу влюбленности. К тому же он может (если конечно захочет) громогласно объявить об этом, прокричать во всеуслышание и показать всему миру. Ему не нужно ни от кого скрывать свою любовь, вытеснять ее, мучиться чувством вины. Потому что он никого не предает, никого не обманывает и никому не вредит.