Один в Берлине

Даже в такие ночи узники остаются в камерах. Их не уводят в убежища, боятся бунта. Они кричат в своих камерах, бушуют, просят и умоляют, сходят с ума от страха, но коридоры пусты, даже караульных нет, милосердная рука не отпирает двери камер, персонал сидит в бомбоубежищах.

Анна Квангель не страшится. Вязальная машинка стрекочет и стрекочет, нанизывает друг на друга круги петель. Эти часы, когда спать невозможно, она использует для работы. И за вязанием грезит. Грезит о свидании с Отто, и однажды в такую грезу с жутким ревом вторгается фугас, обративший эту часть тюрьмы в груду развалин.

У Анны Квангель не было времени очнуться от грезы о свидании с Отто. Она уже с ним. Во всяком случае, там же, где и он. Где бы это ни было.

Глава 73 Парнишка

Но закончим мы эту книгу не смертью, она посвящена жизни, неукротимой жизни, снова и снова торжествующей над бесчестием и слезами, над бедой и смертью.

Лето, начало лета 1946 года.

Мальчик, почти юноша уже, идет по двору в бранденбургской деревне.

Его встречает пожилая женщина.

— Ну как, Куно? — спрашивает она. — Какие планы на сегодня?

— В город собираюсь, — отвечает парнишка. — Новый плуг надо забрать.

— Ладно, — говорит она, — я еще список тебе составлю, что надо бы купить… если добудешь!

— Если есть, обязательно добуду, мама! — смеется он. — Ты же знаешь!

Смеясь, они глядят друг на друга. Потом она уходит в дом, к мужу, старому учителю, который давно достиг пенсионного возраста, но по-прежнему учит детишек, как молоденький.

Парнишка выводит из сарая коня по кличке Тони, их общую гордость.

Полчаса спустя Куно-Дитер Баркхаузен уже на пути в город. Но теперь он зовется не Баркхаузен, супруги Киншепер официально, с соблюдением всех формальностей усыновили его, когда стало ясно, что ни Карл, ни Макс Клуге с войны не вернутся. Кстати говоря, при этом и Дитера истребили, Куно Киншепер звучит превосходно и вполне достаточно.

Куно весело насвистывает, меж тем как гнедой Тони не спеша трусит по залитому солнцем разъезженному проселку. И пусть себе трусит, Тони-то, к обеду они так и так вернутся.

Куно смотрит на поля по обе стороны дороги, испытующим взглядом знатока оценивает всходы. Он многому научился здесь, на селе, и — слава богу! — почти столько же позабыл. Забыл задний двор и Отти, да, про них он почти никогда не вспоминает, не вспоминает и тринадцатилетнего Куно-Дитера, который был чуть ли не разбойником, да, все это больше не существует. Но и мечты об автомастерской отложены, пока что парнишке достаточно, что, несмотря на юные годы, ему разрешено пахать на деревенском тракторе.

Да, они многого добились, отец, мать и он. От родни теперь не зависят, в прошлом году получили землю, самостоятельные люди, с Тони, коровой, поросенком, двумя баранами и семью курами. Тони умеет молотить и пахать, сам Куно научился у отца сеять, а у матери — полоть и мотыжить. Жизнь ему в радость, он доведет хозяйство до ума, не сомневайтесь!

Он насвистывает.

На обочине встает неказистая долговязая фигура — одежда в лохмотьях, лицо изможденное. Но он не из числа несчастных беженцев, нет, это человек опустившийся, бродяга, босяк. Пропитой голос каркает:

— Эй, парень, подвези до города!

Услышав этот голос, Куно Киншепер вздрагивает. Он бы с радостью погнал неторопливого Тони галопом, но слишком поздно, и, не поднимая головы, он говорит:

— Садись… нет, не рядом со мной! Сзади!

— Почему не рядом? — вызывающе каркает бродяга. — Что, нехорош я для тебя?

— Вот дурень! — восклицает Куно с напускной грубостью. — Сзади на соломе-то помягче сидеть!

Бродяга ворчливо соглашается, забирается в телегу, а Тони без понуканий припускает рысью.

Куно совладал с первоначальным испугом, ведь ему пришлось посадить в телегу своего отца, то есть нет, как назло, Баркхаузена, вылезшего из придорожной канавы, как назло, именно его! Но, быть может, это вовсе не случайность, быть может, Баркхаузен нарочно его подкараулил и точно знает, кто его везет.

Через плечо Куно косится на бродягу.

Тот разлегся на соломе и, словно почувствовав взгляд парнишки, говорит:

— Ты небось знаешь, где в тутошних краях живет мальчишка из Берлина, лет шестнадцати? Он наверняка где-то здесь обретается…

— В нашей округе берлинцев много! — отвечает Куно.

— Это я заметил! Но мальчишка, про которого я толкую, случай особый: он не из тех, кого в войну эвакуировали, он слинял от родителей! Про такого мальчишку не слыхал?

— Не-а! — лжет Куно. И, помолчав, спрашивает: — А вы не знаете, как фамилия мальчишки?

— Ну, Баркхаузен его кличут…

— Баркхаузена в наших местах нету, не то я бы знал.

— Смешно! — говорит бродяга, притворно смеется и больно тычет парнишку кулаком между лопаток. — А я вот готов поклясться, что Баркхаузен тут, на телеге сидит!

— И зря! — отвечает Куно, теперь, когда все сомнения отпали, сердце его бьется спокойно и холодно. — Меня-то зовут Киншепер. Куно Киншепер…

— Нет, ну надо же! — Бродяга разыгрывает удивление. — Тот, которого я ищу, тоже Куно, точнее Куно-Дитер…