Один в Берлине

В тот понедельник, который станет для Квангелей роковым, в тот понедельник, через два месяца после того, как Эшерих вернулся на работу, в тот понедельник, когда Эмиля Баркхаузена приговорили к двум годам тюрьмы, а крысеныша Клебса — к одному году, в тот понедельник, когда Бальдур Персике наконец приехал из своей «наполы» в Берлин и навестил отца в лечебнице для алкоголиков, в тот понедельник, когда Трудель Хергезель на вокзале в Эркнере упала с лестницы и в результате у нее случился выкидыш, в тот судьбоносный понедельник Анна Квангель лежала в постели с тяжелым гриппом. Врач уже ушел, рядом с нею сидел Отто Квангель. Они спорили, разносить ему сегодня открытки или нет.

— Ты этим больше не занимаешься, Отто, мы же договорились! Открытки подождут до завтра или до послезавтра, когда я опять буду на ногах!

— Я хочу унести их из дома, Анна!

— Тогда пойду я! — Анна села в постели.

— Нет, лежи! — Он уложил ее на подушки. — Анна, не делай глупостей. Я подложил две сотни открыток…

В этот миг раздался звонок.

Оба испуганно вздрогнули, как пойманные с поличным воришки. Квангель тут же спрятал обе открытки, которые до сих пор лежали на одеяле.

— Кто это может быть? — встревоженно спросила Анна.

— В такое время? В одиннадцать утра?

— Может, у Хефке что стряслось? — недоумевала она. — Или доктор вернулся?

Новый звонок.

— Пойду гляну, — пробормотал он.

— Нет, не ходи, — попросила она. — Сиди здесь. Если бы мы ушли разносить открытки, он бы тоже звонил понапрасну!

— Я только гляну, Анна!

— Нет, Отто, не открывай! Прошу тебя! У меня предчувствие: если ты откроешь, то впустишь беду!

— Я тихонько, а потом сразу к тебе.

Он ушел.

Она лежала в сердитом нетерпении. Ну почему он никогда не уступает, никогда не может выполнить ее просьбу! Он поступил неправильно; за дверью караулит беда, а он не чует ее, когда она вправду совсем рядом. А теперь вот даже слово свое не держит! Она услышала, как он открывает дверь и говорит с каким-то мужчиной. Хотя твердо обещал сперва сказать ей.

— Ну, что там? Говори, Отто! Ты же видишь, я умираю от нетерпения! Что это за человек? Он ведь не ушел!

— Зря ты волнуешься, Анна. Просто посыльный с фабрики. С мастером утренней смены произошел несчастный случай, мне надо срочно его подменить.

Слегка успокоенная, она опять откидывается на подушки.

— Пойдешь?

— Конечно!

— Ты еще не обедал!

— Ничего, перехвачу что-нибудь в столовой!

— По крайней мере, возьми с собой хлебца!

— Да-да, Анна, не беспокойся. Нехорошо, конечно, что придется надолго оставить тебя одну.

— В час ты бы все равно ушел.

— Заодно и свою смену отработаю.

— Этот человек ждет?

— Да, мы вместе поедем на фабрику.

— Возвращайся скорее, Отто. И поезжай нынче на трамвае!

— Само собой, Анна. Поправляйся!

Он уже шел к двери, когда она окликнула:

— Отто, поцелуй меня, пожалуйста!

Квангель вернулся, слегка удивленный, слегка смущенный этой непривычной потребностью в ласке. Прижался губами к ее губам.

Она крепко притянула к себе его голову и от души поцеловала.

— Я такая глупая, Отто. Мне все еще страшно. Наверно, температура виновата. А теперь ступай!

Так они расстались. На свободе им встретиться уже не доведется. Об открытках у него в кармане оба в спешке позабыли.

Но старый сменный мастер сразу же вспоминает про них, когда вместе со спутником сидит в трамвае. Сует руку в карман — вот они! Он недоволен собой, ведь должен был о них подумать! Лучше бы оставил открытки дома или прямо сейчас сошел с трамвая и где-нибудь их подбросил. Но не может придумать причину, которую его спутник сочтет уважительной. И, хочешь не хочешь, идет с открытками на фабрику, чего никогда не делал, никогда себе не позволял, однако теперь деваться было некуда.

Он стоит в уборной. Держит открытки в руках, хочет порвать и спустить в унитаз, но тут его взгляд падает на написанное, стоившее стольких часов труда: слова кажутся ему сильными, впечатляющими. Жаль уничтожать такое оружие. Бережливость, «окаянная скаредность» мешают ему их уничтожить, но еще и уважение к труду, все, что создано трудом, священно. Грех уничтожать почем зря.

Но в куртке, которую он носит и в цеху, открытки оставлять нельзя. И он кладет их в портфель, где лежат хлеб и термос с кофе. Отто Квангель прекрасно знает, что боковой шов на портфеле распоролся, давно пора зашить. Но у шорника работы выше головы, он только буркнул, что ремонт займет по меньшей мере две недели. Столь долгий срок без портфеля Квангелю не по душе, да и из портфеля ничего пока не выпадало. И он беспечно сует открытки в портфель.