Читаем Один в Берлине полностью

— …то в тебе, ясное дело, оживает ханжа, Эви. А что до девок, так он их определенно не имел, в худшем случае они его поимели! Ерунда это! Я пощажу твои уши, Эви, и не стану рассказывать, что вытворяют между собой ребятишки из этой скромной, набожной деревни, по сравнению с ними твой Куно-Дитер сущий ангел!

— Но дети не говорят о таких вещах!

— Потому что им стыдно. А у твоего Куно о стыде даже понятия нет, то есть воспринимает он это совершенно естественно, поскольку ничего другого не видел и не слышал. Все утрясется. Сердцевина у мальчишки хорошая; через полгода он уже будет краснеть, вспоминая, что наговорил тебе в первые дни. Он все это отбросит, как и нынешнюю манеру говорить. Ты заметила, он вполне умеет говорить литературно, только не хочет.

— Мне тоже стыдно, особенно перед тобой, Киншепер.

— Вот уж напрасно, Эви. Мальчишка мне по душе, и будь уверена: он может стать кем угодно, но к гитлеровской камарилье не примкнет никогда. Может, станет чудаком, но ни в коем случае не партийцем, останется одиночкой.

— Дай-то бог! — сказала Эва. — Большего я и не желаю.

В глубине души она смутно чувствовала, что, спасая Куно-Дитера, немного заглаживает злодеяния Карлемана.

<p>Глава 45</p><p>Крах советника уголовной полиции Цотта</p>

Письмо начальника участка действительно было адресовано господину советнику уголовной полиции Цотту, государственная тайная полиция, Берлин. Однако отсюда не воспоследовало, что означенное письмо доставили непосредственно советнику Цотту. Попало оно не к нему, а к его начальнику, обергруппенфюреру СС Праллю, который с этим письмом в руках вошел в кабинет Цотта.

— В чем дело, господин советник? — спросил Пралль. — Снова открытка Домового, а к ней пришпилена записка: согласно телефонному распоряжению гестапо в лице советника уголовной полиции Цотта, арестованные отпущены. Какие такие арестованные? Почему мне не доложили?

Советник искоса сквозь очки посмотрел на начальника:

— Ах, это! Да, теперь припоминаю. Позавчера или еще днем раньше. Точно, в воскресенье. Между шестью и семью часами, то есть я хотел сказать, между восемнадцатью и девятнадцатью, господин обергруппенфюрер.

И, гордый своей отличной памятью, он взглянул на обергруппенфюрера.

— А что произошло в воскресенье между восемнадцатью и девятнадцатью часами? О каких арестованных идет речь? И почему их отпустили? И почему не доложили мне? Рад, что вы вспомнили, Цотт, но я тоже хочу знать.

Короткое «Цотт», без титулов и званий, грянуло как первый пушечный выстрел.

— Да совершенно пустяковая история! — Советник уголовной полиции успокаивающе махнул архивно-желтой ладошкой. — Ерундовое происшествие в участке. Они взяли двоих как авторов или распространителей открыток — семейную пару, конечно же очередная полицейская глупость. Супружеская пара, а ведь мы знаем, этот человек определенно живет один! Кстати, припоминаю, он столяр, а нам известно, что автор открыток определенно трамвайщик!

— Вы что же, хотите сказать, сударь, — с трудом сдерживаясь, ответил обергруппенфюрер («сударь» стал вторым и куда более метким выстрелом в этом бою), — вы хотите сказать, что распорядились отпустить этих людей, даже не увидев их, не допросив… просто потому, что их было двое, а не один и мужчина назвался столяром? Ну, знаете ли, сударь!

— Господин обергруппенфюрер! — Советник уголовной полиции Цотт встал. — Мы, криминалисты, работаем по определенному плану и не отклоняемся от него. Я ищу одинокого мужчину, связанного с трамваями, а не женатого столяра. Столяр меня не интересует. Ради него я и шагу не сделаю.

— Будто столяр не может работать в транспортной компании, например, вагоны ремонтировать! — рявкнул Пралль. — Махровая глупость!

Сперва Цотт хотел обидеться, однако меткое замечание начальника все же его встревожило.

— В самом деле, — смущенно сказал он, — об этом я не подумал. — Он взял себя в руки. — Но я ищу одинокого мужчину. А у этого есть жена.

— Да вы понятия не имеете, до чего сволочными бывают бабы! — буркнул Пралль. Но напоследок припас кое-что еще: — Наверно, господин советник уголовной полиции Цотт, — это был третий и самый сокрушительный выстрел, — вы не подумали и о том, что открытка подброшена во второй половине дня в воскресенье, поблизости от площади Ноллендорфплац, которая относится аккурат к данному участку! Это маленькое, незначительное обстоятельство тоже укрылось от вашего острого криминалистского взгляда?

На сей раз советник уголовной полиции Цотт был и вправду огорошен, бородка его тряслась, пронзительные темные глаза словно бы затянуло пеленой.

— Мне страшно неловко, господин обергруппенфюрер! Я просто в отчаянии, как такое могло со мной произойти? Ну да, я чересчур увлекся. Все время думал о трамвайных остановках, очень гордился этим открытием. Слишком гордился…

Обергруппенфюрер злобно смотрел на этого человечка, который с искренним огорчением, но без подхалимажа признавался в своих грехах.

Перейти на страницу:

Похожие книги