Один шаг

Я уж было совсем отчаялся в поисках, когда пришел ответ из Ленинградской консерватории. Не без волнения я разорвал конверт и впился глазами в напечатанные на машинке строки. В письме говорилось, что незаслуженно забытое среди широкой публики имя Александра Ивановича Рубца хорошо известно профессионалам. «Он был другом Чайковского, – читал я, – Римского-Корсакова, Рубинштейна, ценивших его талант и неутомимую энергию, которую проявлял ваш земляк, собирая народные песни».

Для меня это явилось открытием.

– Нет, вы только послушайте, что здесь написано! – крикнул я Павле, все более воодушевляясь. – Оказывается, ария Вакулы из «Черевичек» подсказана Чайковскому Рубцом!

– Что вы говорите! – обрадовалась Павла.

– Да, да... Чайковский использовал для нее народную песню, записанную Александром Ивановичем в наших краях. Слушайте дальше... Из того самого потрепанного сборника, который сейчас лежит на вашем рояле, – я победоносно взглянул в сторону столовой, – «черпали богатейший материал для своих творений Римский-Корсаков и Мусоргский». Вам это известно?

– Нет.

– Мне тоже... А это? В сезон 1867–1868 годов в Петербурге, вместе с произведениями других композиторов, исполнялись увертюры Рубца и оркестром дирижировал Балакирев.

– Вот это да!

– И еще не все!.. Он собирал не только песни, но и легенды, сказки, предания, он опубликовал описание народных игр и обрядов, бытовавших в нашем краю...

И только в самом конце письма я прочел ответ на мой вопрос. В консерватории бережно хранится музыкальное наследство Александра Ивановича Рубца, но, к великому сожалению, работ, о которых я спрашивал, в архиве не обнаружено.

– Не обнаружено! – во весь голос крикнул я. – Павла, вы понимаете, – тетрадей, которые мы с вами ищем, у них нет!

Что ж, теперь я могу признаться: не сожаление, не печаль, а буйная, какая-то эгоистическая радость охватила меня. Если нот, о которых говорила Анна Михайловна, нет даже в консерватории, значит, тем почетнее, тем необходимее найти их здесь. И это предстоит сделать нам – мне и Павле!

Павла без труда разгадала мое состояние.

– Очень хорошо! Если надо – перероем все еще раз. Будем искать.

– До победы!.. Тем более, что, – я снова заглянул в письмо, – «потерянные произведения Рубца, возможно, представляют большой интерес не только для специалистов, но и для всех любителей музыки».

С той поры Павла только и говорила, что о бабусиных реликвиях. О том, что мы ищем ноты Рубца, теперь знали не только на строительстве дома для учителей, но и во всем селе. Время от времени в наш флигель заявлялся то председатель сельсовета, то тракторист, то просто какой-либо древний колхозник и клал на стол выцветшие, пожелтевшие, без названия нотные листы. «Вот принес на всякий случай, поглядите...» Павла смотрела, иногда садилась за рояль, и на проверку ноты оказывались или самоучителем игры на балалайке, или знакомой революционной песней, или арией Каварадосси из оперы «Тоска».

Гости виновато улыбались, чаевничали, кричали на ухо Анне Михайловне последние колхозные новости и, извинившись за беспокойство, уходили. А мы с Павлой снова принимались за поиски.

Павла мне помогала по вечерам. Вбежав в дом после работы, она первым делом разыскивала меня и задавала один и тот же вопрос: «Ну как?» В ее устах он имел единственное значение – нашел ли я ноты, или нет. Вместе со мной она ворошила хранившуюся в флигеле рухлядь, храбро передвигала тяжелые ящики и перебирала пыльные книги в окованном железом сундуке. Тетрадей с нотами не было.

Изрядно притомившись за день, мы шли на вечерней зорьке купаться. Дорога вела через совхозный сад, окружавший флигель. Сад был наполнен запахами лета, – клубники, черносмородинного листа и отцветающих лип. К этому добавлялся горьковатый запах явора, которым поросло по краям озеро, в эту вечернюю пору блестевшее на солнце, как золотой слиток.

Павла первой бросалась в теплую, как парное молоко, воду.

– А все-таки мы их найдем, правда!? – кричала она мне с середины озера.

Ноты Рубца я нашел совершенно неожиданно. Они лежали за верхней луткой двери моей комнаты, куда я входил десятки раз на день. Должно быть, оттого, что Павла имела обыкновение хлопать дверьми, сверток с нотами чуть подался вперед. Я его заметил утром, когда отправлявшийся на рыбалку Ксенофонт Петрович раскрыл ставни.

Скорее для очистки совести, чем в надежде на успех, я подставил стул и, запустив руку в щель между досками, вытащил перевязанную тесемкой пачку. Самый вид ее – слой пыли, разводы от сырости на бумаге, изъеденные временем края – заставил сильнее и чаще забиться мое сердце. Непослушными пальцами я долго развязывал тесемку. Наконец мне это удалось сделать, и я развернул полуистлевшую от времени газету, на которой, однако, можно было разобрать название «Новое время».

Под газетой – или это мне только показалось – виднелась разлинованная от руки страница, исписанная нотными знаками, и три слова в правом углу: «Моей доброй Аннушке». Сомнений не было. Передо мной лежали ноты Рубца, спрятанные Анной Михайловной более семидесяти лет назад.