Один шаг

Не знаю, почему, но мной овладело чувство тревоги, сначала неясное, потом все более отчетливое. Может быть, в этом была виновата ночь, свист ветра в кустах, сознание, что кругом, на сотни верст, лежит глухая, чавкающая под ногами тундра... – И тут я вспомнил: тол!

Еще никому не говоря ни слова, я вернулся в палатку и наощупь проверил висевший над койкой Николая Николаевича мешок с боеприпасами: ни жестянки, где хранилась шашка тола, ни бикфордова шнура там не было. Сразу вспомнились геофизики, случайно услышанный разговор Лескова и Миши... слова Сергея Сергеича: «С толом, брат, шутки плохи – шандарахнет, и все!»

Волнуясь все больше, я выбежал из палатки.

– Николай Григорьевич! Жестянки с толом на месте нету!

И вдруг мы услышали резкий, как бы вырвавшийся на секунду, но сразу же смолкший, крик. Именно так кричал Ванька, когда ему удавалось на миг освободить свои челюсти от цепкой руки Лескова. Луна зашла за тучу, в темноте отчетливо вспыхнул голубоватый огонек зажигалки и вслед за ним маленький фейерверк желтых искр.

– Бикфордов шнур!.. – ахнул мастер. – Вот гадина!

Отчаянный визг собаки и пьяный, блаженный, захлебывающийся от восторга голос Лескова слились в одно.

– Я ж говорил, что убью Ваньку, как куропатку!

Он, наверное, привязал собаку, потому что огонек ошалело метался туда-сюда на одном месте.

Мы все бросились к нему одновременно, даже тетя Катя, даже Николай Иванович, неуклюже переваливаясь с боку на бок. Вперед вырвался Ирек, но Николай Григорьевич крикнул резко:

– Стой! Да стой же, говорят тебе!

Мы нерешительно замедлили шаг, а Боровиков побежал дальше. Сквозь шум ветра было слышно, как с трудом, тяжело вытаскивал он сапоги из размокшего от дождей болота.

«Успеет или не успеет?» Никто не знал, какой длины был привязан к заряду бикфордов шнур. Я мысленно начал счет секундам. Одна, две, три, четыре, пять... Уже сгорело пять сантиметров шнура, по сантиметру в секунду. Семь... Десять... Пятнадцать... Кажется, что в куске было сантиметров тридцать, не больше.

– Куда прешься, черт! Подорваться хочешь? – крикнул из темноты Лесков.

На фоне черных, сливающихся с небом кочек виднелся только огонек и бегущий ему навстречу расплывчатый силуэт человека. Двадцать четыре... Двадцать пять... Двадцать шесть... «Только тридцать сантиметров», – снова ударила в голову мысль, но в этот миг брызжущий искрами огонек резко взмыл кверху и, описав дугу, упал в темноту.

Вскоре мы стояли возле Николая Григорьевича и невредимого Ваньки. Пес все еще жалобно визжал, бока его раздувались.

– Испугался, Иван... Испугался, хороший барбос, – жалобным голосом утешала собаку Валя.

– В самый раз... подоспел, – выдохнул Николай Григорьевич.

– Риск, однако, мил человек, большой был, – не то одобрительно, не то осуждающе заметил Николай Иванович.

– А ну-ка, Иван, покажи, какой тебе подарок навесили!

Боровиков поднял Ваньку и отвязал у него из-под брюха похожую на толстую свечу шашку тола.

– Чесануло б, – будь здоров! – с соответствующим прибавлением высказался Саня.

– Ай-ай, какой нехороший человек Николай Николаевич! – покачала головой тетя Катя.

– Где ж Лесков? – спохватился мастер.

– Тут, тут Лесков... А что надо?

Тяжело ступая, Николай Второй шел в нашу сторону, но шагах в десяти остановился. Валя принесла из палатки «летучую мышь», и бледный свет фонаря упал на его наглое, без кровинки лицо с подергивающейся щекой.

– Подойди ближе, Николай Николаевич, разговор есть, – с трудом сдерживаясь, промолвил мастер.

– Ты не стесняйся, шуруй в круг! – предложил Саня не предвещавшим ничего хорошего фальцетом.

– Боится, однако... герой! – с издевкой бросил Ирек.

Лесков рванулся.

– Кто, я боюсь? Может, тебя, щенка, боюсь?

Его рука, дрожа, потянулась к голенищу.

– Спокойно, спокойно, Николай Николаевич... – Боровиков быстро вышел вперед, заслоняя Ирека. – Мы поговорить с тобой хотим, а ты сразу за игрушку... Нехорошо.

– Пусти с дороги! – прохрипел Лесков, угрожающе поднимая руку. – Пусти!

Кто знает, чем бы все это окончилось, если б с диким криком: «Ах ты, сука продажная!» не бросился на Лескова Саня. Он схватил его за руку, рванул на себя, и нож, блеснув в свете фонаря, шлепнулся на землю.

– Ты думаешь, один в лагерях приемам учился? – От напряжения Саня задыхался и хватал ртом воздух. – Тут поученей тебя в этом деле есть. Понял?

Николай Николаевич не ответил. Он стоял, сипло дыша, без шапки, взлохмаченный, со стиснутыми бескровными губами.

Я смотрел на этого человека и старался объяснить его поведение. Что ему надо было, чего он хотел? Признаюсь, я не мог понять сначала, что побудило его выбрать именно этот способ отделаться от собаки. Ведь при желании он мог задушить ее, утопить в озере или пристрелить на охоте, да еще сказать, что это вышло совершенно случайно и во всем виноват сам Ванька.