— Очень приятно, гражданин лейтенант. Вы, Данила Матвеевич, не грустите, что украинца отпустили, украинцы тоже люди. Мы, русские, должны понимать их тягу к свободе…
— Какой свободе? — повысив голос, перебил Данька. — Что вы несете?! Я сам украинец, родом из Харькова! Вы не сильно много на себя берете, от имени украинцев тут выступать с националистической буржуйской пропагандой? А бандеровцы — пособники гитлеровских фашистов!
— Молодой человек, мы же не на политинформации, — ехидно ухмыльнулся Солженицын, — немецких фашистов уже два года как нет.
— А гной от них остался! Бандеровцы — злобные твари!
— Зачем же вы целый народ называете…
— Какой народ?! Я сказал «бандеровцы»! Их несколько тысяч. И эти твари вытворяют такое, что и гитлеровцы редко когда творили!
— Не преувеличивайте. Борьба за свободу всегда сопровождается…
— Чем?! — выкрикнув, переспросил Данька. — Чем сопровождается? Вырезанием польских сёл? Сжиганием белорусских деревень? Если они «борются за свободу», почему они не воевали против немцев? Почему во время оккупации нападали на наших партизан? Почему участвовали в карательных операциях?
— На войне перегнуть палку каждый может.
— Это вы называете «перегнуть палку»?! А убивать грудных детей на глазах родителей, вспарывая живот, и засовывать их кишки матери в рот — эта мразь просто «погорячилась»? А насиловать бандой девушку только за то, что она учительница и убить её, расчленив тело — это твари «перегнули палку»?
— Фу, Данила Матвеевич, какие гадости вы пересказываете. И сочинил же кто-то подобное!
— Сочинил? Да я только вчера оттуда приехал! Это всё собственными глазами! Я это видел! Видел! Сам.
— Ну, а что вы хотели, это же война. Там всякое бывает. И законные трофеи. Меня если бы зимой сорок пятого не арестовали, так тоже не отказался бы с немками повесели…
— Что?! — перебил Данька, глаза его налились кровью, в висках стучало, он до хруста сжал кулаки и, начав медленно вставать с нар, произнёс по слогам: — По-ве-се-литься?! — Перед глазами лейтенанта стояло зверски растерзанное тело молодой учительницы.
— Но-но-но! Гражданин лейтенант, — заметив перемену в лице собеседника и готовые к бою кулаки, испуганно протараторил Александр Исаевич, — если вы сердитесь, значит неправы!
Сказалась специальная подготовка. Постояв напротив вжавшего голову в плечи Солженицына с минуту, Данька смог совладать с эмоциями. Он мысленно напомнил себе судьбу убийц учительницы — возмездие в этом случае произошло, а сидящая перед ним тварь не для того здесь находится. Тем более, он сексот и провокация — один из методов его работы. «
Данька поиграл желваками, несколько раз сжал кулаки и неспеша снова опустился на нары. Глядя на оппонента прищуренными глазами, он негромко и медленно проговорил:
— Знаешь что, Александр Исаевич, я так думаю, что эту хрень про Юпитера, который сердится, придумали для таких мразей как ты…
— Что вы себе позволяете, молодой человек, да я старше, я вое…
— Молчать! — повысил голос Данька. — Я не всё сказал! Так вот, придумали для таких мразей как ты. Потому что любой честный человек на ложь, на подлость не может не сердиться. Честный человек не может мириться с ложью и подлостью, они выводят честного человека из себя, он сердится! Это подлецам все равно, они ложь и подлость принимают с улыбочкой и спокойствием. А теперь, поясни, пожалуйста, что ты там рассказывал про свободу для украинцев, и для каких?
— Я в подобном тоне не могу…
— А я могу тебя поспрашивать как, бывало, твоих любимых бандеровцев спрашивал. Вот только рукава закатаю…
— Ну, если настаиваете, — стукач испуганно пошел на попятную. — Надо проявить благоразумие! Раз уж поднялось националистическое движение, украинцы хотят отделиться, то пусть отделяются и поживут самостоятельно, если смогут. Украинцы имеют право говорить на своём языке, они имеют право получить вывески на украинском. Не надо их ловить, пытать, казнить. Вам так жалко одесских пляжей и черкасских фруктов? Пусть отделяются!