Один

Почему я не расспрашивал отца о его работе, плаваниях, путешествиях? Ведь он, наверное, тоже попадал в разные передряги, и ему приходилось выдумывать, как из них выкрутиться. А товарищи отца? А мама?

Мы редко интересуемся жизнью не только других людей, но даже наших родных. Что, например, я знаю о матери, о ее жизни, когда меня еще и на свете не было? Обрывки какие-то. Только то, что слышал из разговоров ее с отцом. Разве хоть раз я сам спросил ее об этом?

Ну почему человек такой дурак, что в тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет считает, что он уже все знает и все может преодолеть собственными силами, только взрослые ему мешают. А знаний-то у него - кукушкины слезки...

Я сам таким был.

Еще совсем недавно мне казалось, что наши учителя уже устарели, что они могут долбить только то, что вызубрили когда-то очень давно, и не понимают наших стремлений и нашей жизни.

А к чему мы стремились?

Любым способом добыть новый диск с записью <битлов> или <АББА> или выпросить у родителей новые джинсы, чтобы не отстать от других, выглядеть <как все>. И это представлялось нам самым главным, без которого дальше жить нельзя.

Да на кой мне сдались эти ансамбли и джинсы в обтяжку, если они не прибавили мне ни крохи мозгов в голове? На кой я сидел ночами у проигрывателя, заслушиваясь песнями, в которых не понимал ни слова, в то время как настоящая жизнь, все действительно нужное проходило мимо меня, а я, как самодовольный осел, считал, что нахожусь на вершине!

Да разве все эти заграничные завывания модных певцов по радио, кривлянье самодеятельных ансамблей на экране телевизора так важны для жизни? А ведь есть такие, которые тратят все свое время на это.

Каким жалким, мелким, ненужным все это казалось сейчас!

И опять я вспомнил отца.

Я знал, что он окончил биологический факультет Ленинградского университета и уехал после этого на Дальний Восток, на морскую биологическую станцию в бухте Троицы. Изредка приезжал в Ленинград с какими-то отчетами и в один из приездов познакомился с мамой, которая тоже училась на биофаке. Они поженились, как только она закончила пятый курс. Больше о их жизни я ничего не знаю.

А потом родился я. Отец существовал где-то очень далеко, и мама и бабушка, разговаривая о нем, всегда добавляли: <Скорее бы Володя приехал>. Так он и остался в моем детском сознании уехавшим, который должен скоро приехать.

Помнить себя я начал лет с четырех.

Самое первое мое воспоминание - заводной пластмассовый самолетик, который мне купил приехавший наконец отец. Нужно было крутить в корпусе самолета маленькую проволочную ручку, придерживая в то же время колеса ладонью. Потом самолет ставился на пол, ладонь быстро убиралась, и пластмассовая стрекоза очень резво бежала по комнате, пока не наталкивалась на ножку стола или на стену. Тогда она беспомощно валилась на одно крыло, а колесики стремительно продолжали крутиться, пока не кончался завод пружины. Я любил этот самолетик больше всего на свете - ведь это была игрушка отца! На ночь я ставил его под кровать и, проснувшись утром, первым делом проверял, на месте ли он. А отец тем временем на настоящем самолете делал свой очередной прыжок через страну. Я всегда удивлялся, какая у него борода, какие сильные руки, какой громкий и бодрый голос. Я очень любил его. Налеты его на Ленинград превращались для нашей семьи в маленькие праздники. Но, даже став большим, учась в школе в пятом, потом в шестом классе, я так и не знал, какой работой он занят, что за отчеты он пишет по вечерам в свете настольной лампы на гибкой пружинной ножке.

О маме я знал еще меньше. Она была замечательной пловчихой, у нас дома на шкафу стояло три блестящих кубка, на которых красивой гравировкой было написано, что они присуждены Черняк Валентине Георгиевне за первое и два вторых места по подводному ориентированию и плаванию на дистанцию с аквалангом. Она и меня начала учить плавать, когда я еще совершенно ничего не соображал. А когда я стал помнить себя, плавание для меня было уже такой же обычной штукой, как еда, сон и ежедневные занятия в школе. В Ленинграде она работала в каком-то научно-исследовательском институте, на станции была младшим научным сотрудником, но, в чем заключалась ее работа, я тоже не имел ни малейшего представления.

Как жалел я сейчас об этом!

Ну что было как-нибудь вечером подойти, спросить, поинтересоваться! Так нет же, дурак, сидел в своей комнате, занятый какими-то <важными> своими делами, и не видел ничего дальше собственного носа!

А ведь сколько интересного они могли рассказать)

Кем я хотел стать в будущем?