Один

Вот фея Подсолнечника, повелительница самого высокого цветка, любимица солнца. Когда она, подставляя лицо солнцу, лежала на ярко-оранжевом лепестке подсолнуха, всем своим видом выражая довольство, Сольвейг готова была зубами перегрызть толстый мясистый стебель, чтобы юная фея сверзилась вниз, переломав все кости.

– Ведь если бы я весь день лицезрела светило, послушно кружащееся вокруг венчика подсолнечника, как не возомнить себя лучшей из первых? – злобно шептала Сольвейг, в своем ослеплении не замечая, что это цветок послушно тянется к солнцу, а не наоборот.

Или, к примеру, феи леса: вечно хлопотливые, озабоченные, опекающие в лесу каждую травинку, норовящие сунуть нос в норку землеройки и спешащие на помощь даже поранившейся змее – разве они не согласятся получить ту же власть, что есть у Сольвейг? То-то дел успеют переделать, заполучив такие возможности и беспечность, станешь ли беспокоиться о лишнем, потраченном на другого, дне, если впереди бесконечное время?

И не понимала, что став ведьмой, тебе подумать о другом в голову не придет.

И Сольвейг не выдержала: облачившись в мышиную шкурку, она подземными ходами, прорытыми по приказу ведьмы кротами, пробралась к жилищу карлика.

Там все было по-прежнему Горел камин. Тяжелыми складками свисали портьеры. Но уродец не спал, и первое, что встретилось Сольвейг, был его прямой насмешливый взгляд. – Я ждал тебя! – карлик уступил ведьме кресло. Та, не ожидавшая, что ее застигнут врасплох, послушно опустилась. И вдруг кресло, ожив, свернулось вокруг Сольвейг тугим сплетением.

– Значит, ты решила меня убить?

Кресло так плотно охватило тело ведьмы, что она не то что говорить, дышать чуть могла. А карлик, заложив руки за спину, прошелся по залу. Сделал круг, остановившись напротив пленницы.

– Ты способная ученица.

Сольвейг показалось, что карлик и впрямь глядел одобрительно.

– Тебе показалось мало того, что я дал тебе, и ты решила забрать остальное?

Не услышав ответа, уродец продолжил:

– Так и надо, Сольвейг! Всегда и любой ценой добивайся того, чего захочется. В эти минуты, когда ты решаешь, как я расквитаюсь с тобой, ты еще не понимаешь, что теперь-то ты, посчитав чужую жизнь лишь мелкой монетой, стала прародительницей всех тех черных сил, ради которых я и затеял эту игру.

И карлик, оскалившись, погрозил кулачком кому-то незримому:

– Вы еще увидите, кто недоношенный! Шутки ради вы учинили потеху посмотрим, как вам понравится, когда никчемные, вышвырнутые вами, словно сор, ничтожества, против вас же и ополчатся.

Ведьма, думающая лишь о своей участи, почти не слышала горячечный, полубезумный бред, она не поняла и половины из сказанного. И вздохнула с облегчением лишь тогда, когда уродец приказал креслу ослабить хватку и, помятая, но целая Сольвейг осмелилась поднять на карлика глаза:

– А со мной, с моей властью что будет?

– Ты и впрямь натолкнула меня на мысль, что, случись со мной что или утони ты в луже, дело мое погибнет, а месть не осуществится.

– Как это я утону? – забескокоилась ведьма.

– Ну, не утонешь, – отмахнулся уродец. – Так мало ли в мире напастей. – И, почмокав губами, пробормотал: – Пусть же все феи и гномы, пусть все, кто хоть в мыслях возжелал зла другому, станут моими послушными слугами. И пусть, как бы не поменялась земля, что бы не произошло в мире, пусть род ведьм и колдунов, потомков оскорбленного асами Мотсогнира, никогда не переведется! Да будет так!

И сколько бы потом Сольвейг не пыталась забыть эту ночь, перед ней вставал скрежещащий и исходящий ненавистью уродец.

Хотя она больше никогда не встречалась с карликом, переместившись в дремучие леса и лишь изредка рисковавшая, как сегодняшней ночью, выбраться из подземных убежищ.

Шли годы: кружевом изморози да цветущими крокусами. Мир вокруг рос и менялся. Куда, в туманы, дожди ли попрятались феи и гномы, а пророчество Мотсогнира не утратило силу. И все чаще, даже среди смертных, объявлялся колдун, сея панику и опасливое почитание, и то в одном, то в другом селении вспыхивала хижина ведьмы, злоба которой переполняла чашу терпения людей.

Правда, великим асам до земной возни между людьми и колдунами дела было мало. Но раз сбылась одна часть пророчества, почему не исполниться и остальному?

А до тех пор, когда и на земле, и в небесной обители воцарятся черные силы, Сольвейг решила терпеть. Но до того времени надо было дожить. Причем, сохранив молодость и красоту, чтобы и тогда быть первой среди первых.

Ночь, блестя звездами, холодила мышиные лапки – Сольвейг все еще не могла преодолеть нерешительность и высунуться из норы до тех пор, пока спящий хоть бы не перевернется.

Один же, сквозь ресницы поджидавший, чем закончатся колебания этой старой злодейки, захрапел еще старательнее.