Одержимый

Его взгляд оторвался от окна возлюбленной и принялся бродить по земле, там, где зеленые травы теперь покрывало толстое белое одеяло, сверкавшее в серебристом лунном свете, будто усыпанное кристаллами; там, где живые изгороди кустов боярышника и остролиста, обрамлявшие каждую усадьбу, свешивались под грузом снега. Лишь одна случайно уцелевшая гроздь красных ягод остролиста выглядывала из-под белого снежного покрывала.

Качая кроны деревьев в лесу позади них, снова тихо застонал ветер, и Линдсей спрятал подбородок в воротник пальто, укрываясь от студеных завывающих порывов. Этот унылый звук так перекликался с тем, что творилось у Линдсея в душе…

– Восхитительно, не правда ли? – промолвил Уоллингфорд, останавливая лошадь рядом со скакуном закадычного друга. – Красоты здешней местности бесподобны, разве нет? Нигде не ценишь природу больше, чем в Уайр-Форест! Я обязательно запечатлею этот прекрасный вид на холсте, когда вернусь домой. – Уоллингфорд спешился, внимательно изучая раскинувшиеся внизу земли, и продолжил: – Я никогда не видел долину такой пустынной, безотрадной и дикой, но все же полной такой незабываемой красоты!

– Ты говоришь как истинный художник, – медленно произнес Линдсей, не в силах надолго задерживать взор на живописных живых изгородях. Увы, он по-прежнему украдкой бросал взгляды на одинокую свечу в окне, отчаянно желая, чтобы там появилась Анаис, и надеясь, что его недавние сны о ней не были предзнаменованием чего-то дурного, как почему-то нашептывал внутренний голос.

– Когда ты собираешься навестить ее? – тихо спросил Уоллингфорд, проследив за направлением сосредоточенного взгляда Линдсея.

– Я не знаю.

– Когда мы покинули Константинополь, ты был буквально одержим идеей найти ее. На протяжении трех месяцев, которые потребовались нам, чтобы добраться до Англии, тебя мучили кошмары о ней. Ты боялся самого худшего. Так неужели теперь упустишь возможность лично убедиться в том, было ли твое видение реальным, или это лишь обман, навеянный кальяном султана?

И Линдсей вспомнил, какой разрушающей силы ужас пронзил его после пробуждения от того страшного сна.

– Оно было реальным.

– Кальян – волшебная штука, – изрек Уоллингфорд, с любопытством глядя на него. – Он заставляет нас различать призраков в клубах дыма. Побуждает видеть вещи, которых нет, или вещи, которые больше не существуют. Думаю, ты по своему опыту понял, как легко убежать от своих призраков с помощью кальяна.

– Нет, убежать всегда трудно. Мне никогда не удастся спастись от этого призрака.

Уоллингфорд крепко сжал губы и пристально взглянул на друга. Лицо графа тут же помрачнело.

– Этот особенный призрак загадочным образом вцепился в тебя. Боюсь, она никогда тебя не отпустит. Она тебя уничтожит.

– Я уже уничтожен. Сам обрек себя на верную погибель, когда сдуру позволил себе расслабиться. Я должен был сопротивляться соблазну, который уготовила мне эта гадина Ребекка! Если бы я противостоял искушению, если бы так просто не поддался ему, Анаис сейчас была бы моей женой. И я не стоял бы здесь в канун Рождества, так мучительно тоскуя по ней, мечтая найти возможность волшебным образом стереть прошлое.

– И что же такого страшного ты увидел во сне? – поинтересовался Уоллингфорд. – Что оказалось настолько ужасным, что заставило тебя мчаться сюда, к женщине, которая даже не позволила бы тебе оправдаться? К женщине, любовь которой была столь мимолетной, что она оказалась неспособна даже на жалкую каплю прощения?

В том памятном видении Линдсея Анаис возникла из пелены легкого прозрачного дыма, ее красота ярко сияла среди вьющихся клубов пара, окутавших все вокруг. Мягкие округлости тела Анаис и ее вздернутые упругие соски были ясно различимы под бледно-розовым платьем, облегавшим ее тело. Длинные белокурые локоны свободно разметались по плечам, Анаис протягивала руки, подзывая Линдсея к себе, и он покорно, как раб, направился к любимой. Через мгновение она уже сжимала его в объятиях, нашептывая слова прощения.

Линдсей плавно опустил ее на шелковые подушки, в беспорядке разбросанные по полу его комнаты. Он мог чувствовать запах Анаис – аромат ее мягкой, как лепесток, кожи – даже среди густого и чувственного облака благовоний, туманом нависшего над диваном.

Неожиданно Анаис, ощущавшаяся такой теплой и живой в его руках, окостенела, похолодела. Ее прекрасные сверкающие васильково-синие глаза стали тусклыми и ледяными, они смотрели на него невидящим взором. И тут Линдсей заметил темно-красную жидкость, которая начала медленно поглощать их. Эта субстанция, поблескивавшая в свете висевших над ними фонарей, постепенно покрывала бледную кожу Анаис. А возлюбленная продолжала смотреть на Линдсея этими холодными, безжизненными глазами. Он просто не мог выносить этого, не мог бессильно наблюдать, как у него отнимают Анаис! Когда Линдсей оттолкнулся от любимой, ее губы приоткрылись, и она тихо произнесла слова, неотступно преследовавшие его на протяжении многих месяцев: «Ты сделал это со мной, Линдсей, ты убил меня».