Очевидец грядущего

– Правильно, верно. Волки здесь, после всех балканских передряг, говорят, объявились. Они тебе применение найдут! И вообще: сейчас Балканы, как в народе говорят, – «ракийски казан». В этом «казане» тебя и сварят. И волков никаких не надо.

– З-зачем обманул? З-зачем я тебе?

– Дурында! Не обманешь – не продашь. А потребна ты для Михеевых нужд. Ему как раз служанка-культуролог требуется. Смирная и недорогая.

– Н-не хочу служанкой.

– А хочешь быть столбовою дворянкой? Ну, уж это как Михей-батюшка решит. Если он тебя забракует – ей-богу, тут же в Москву доставлю. Не для того, конечно, чтоб Тишке зловредному возвращать. Определю, по дружбе, в хорошее место. А в Белград мы летали – чтоб Авелёнок твой ничтожество своё осознал, власти моей навек покорился.

– Отравил меня… Так брось здесь на дороге. Может, правда умру.

Каин с минуту смотрел на Нею: та совсем было собралась сесть или даже лечь на обочину. Бросать добычу было жаль. Ухватив Нею поперёк туловища, Каин буркнул:

– Михей-батюшка в момент всё с тобой решит!

Как большеголовую, тряпичную, с обвисшими руками-ногами куклу, затолкал он Нею в машину.

* * *

Прежде чем взять такси, Тиша снова увидел монаха, мелькнувшего днём в «Маджестике». Тот сидел через улицу, наискосок от российского консульства, на каменной приступочке у высоченного забора, уронив голову на руки, в позе кучера. Рядом, на выгнутой лапе, слабо пылал матовый фонарь. Вперекор октябрьскому холодку был монах обут в летние сандалии. Коротенькая ряса едва прикрывала колени, ёжик серебристый торчал ещё задиристей, чем раньше. Цвет подрясника тоже изменился: мокрый шёлк синевато-серого оттенка был куда приятней цвета дневного, мышиного…

Поздно было уже и тихо. Слышался, правда, дальний гул, но был этот гул каким-то нездешним: словно внутри самой себя, содрогаясь от судорожных горько-сладких предчувствий, отходя ко сну, тихо грохотала остро-каменная сербская земля.

Вдруг на другой стороне улицы, тонко и томно, как слепой подросток, запел айфон. Монах встрепенулся, выдернул из-под рясы мобилку, поднёс к уху. Ничего не отвечая, долго слушал, потом, выдохнув полной грудью, нажал на кнопку, встал на ноги, улыбнулся, помахал кому-то рукой. Тиша огляделся: никого, кроме него самого и двух-трёх легковушек, в прозоре улицы видно не было.

– Ништо се не боj се! Ускоро вести светли добудешь! – крикнул монах через улицу.

Тут же он воткнул плеер и опять зазвучал Сербский Византийский распев. Никола Попмихайлов вёл и вёл свой бас меж оград, через дороги и сквозь дома, пел о бренности жизни, потихоньку уходя к вершинам далёкого Златибора. Бас сообщал о таинственном будущем, которое, может, и не лучше, но точно приманчивей настоящего…

Сразу заломило в висках. Стряхивая боль, Тиша собрался было перебежать улицу, подойти к монаху, обнять его, поговорить о Старой Сербии, о воздухе Балкан, который на этот раз показался ему особенным: ещё продёрнутым пороховой гарью, но уже под завязочку набитым бульбочками речного кислорода и медвяной бражкой…

Грозно урча, из-за поворота выкатились и двинулись от Белграда на юг крытые армейские грузовики. «Два, четыре, шесть, восемь…» – как заворожённый, считал про себя Тихон. За грузовиками проследовали четыре танка.

Когда танки с грузовиками скрылись, монаха на другой стороне улицы уже не было. Беспомощно покрутив головой, Тиша вернулся к воротам консульства, хотел спросить у охранника, не видел ли тот, куда делся монах, но передумал, сел в такси, назвал адрес. Пока водитель устанавливал навигатор, Тиша всё рассматривался по сторонам. Такси тронулось, и он, чуть успокоившись, спросил:

– По-русски понимаете?

Водитель молча кивнул головой.

– Серб?

– Да, jа сам србин.

– Что за монах тут сидел, напротив консульства?

Усатый серб, сильно смахивавший разрезом глаз на турка, едва заметно усмехнулся, не сразу, но ответил:

– То ест Дунайски чернец. Вечерами здес бродит. Он есть погибший от бомб. Тело из Дунай вытащили. Люди говорили: вытащили монаха из воды только через три дня. А он не распух даже. Стали вскрывать – ожил монах! Встал на ноги, усы и бороду от водорослей очистил и скрылся.

– Утопленник скрылся? Байки всё это!

– Что ест байки?

– Легенды и россказни про чернецов неумирающих.

– Може и так. По-нашему, он просто монах. А дунайским чернецом его один русский назвал. Чернец этот в двух местах появляется: тут, у консулата, и в Белград, у Российски посолства. Ещё у собора Святого Саввы. Но там редко-редко. У посольства чернец плачет. У собора – укоряет. Постоит, посмотрит, потом вздохнёт и уйдёт себе с Богом. Никто до сих пор не понял: жив тот чернец или мёртв. Знающи люди говорят: три века назад, в год австрийского штурма, похожий монах-чернец тут являлся. Те, кто его тогда видел, тоже не могли понять: дух он или живой. Я мислим себе тако – дух.

– Дух? Ты имеешь в виду – призрак?

– То je тако. Призрак. По-нашему – дух.

– А этому вашему духу на мобилку, стало быть, уже сам Святой Дух звонил?

Черноусый серб дёрнул плечом, обиженно смолк. Перед самой гостиницей сказал: