Очевидец грядущего

– Меня, может, и не примут. А других – тех, конечно, с радостью возьмут!

– Лыбишься? Рад до усерачки? Всё про меня уже определил? Но есть же у тебя, Корнеюшка, внутри хоть клочок сочувствия? Я внутри у тебя – кто?

– У-ух, как пафосно. Греческой риторикой – как из нужника шибануло. Так знай, Авелёнок сраный: ты для меня – отстой. Жижа ты! На самом донце в нутре моём плещешься. Я тебя вычерпываю и сливаю, вычерпываю и сливаю! Правда, до конца слить пока не могу. Но теперь – солью. Птичка обломинго к тебе прилетела! – вдруг перепрыгнул Каин на школьный язык.

От «птички обломинго» Авель чуть расслабился. Заметив это, Каин добавил:

– Мне такой «слив» – счастье и радость. Да и ты, вижу, счастлив. А жёнке твоей я растолкую, кто ты на самом деле есть и каким хряком персидским по отношению к бедной женщине оказался. И потом, Стелька мне во как надоела, – черканул он, как в детстве, себя по горлу ногтём, – а тут женщина образованная, лингво-куль-ту-ро-лог, – по складам произнёс он, – даже наглотавшись зелья, пургу про ядро русского языкового сознания несла. Бредит, конечно. Но мне, подколдуннику, всякий бред интересен. Помнишь, я в восьмом классе колдуном стать мечтал? А потом мечтал организовать «Корнеево царство»? Так что подколдунник я только временно. Выше, выше взметнусь!

Тиша вспомнил: Корнеюшка, после того как не задался его креветочный бизнес, придумал «натурную» игру, стал вовлекать в неё школьников, за небольшую, но твёрдую плату. «Корнеево царство» он устроил в камышах, близ Азова. Главным условием попадания в «царство» было полное подчинение царю-Корнею. Вот только царство как-то быстро рассыпалось. А почему – Тиша вспомнить теперь не мог.

Белградский вечер нахлобучил на лоб козырёк, за стёклами встала тьма. Каин вынул из кармана и повязал на голову яркую, разрисованную перьями бандану.

– Михей говорит: кто долго в учениках ходит – тот потом в учителях вечно пребывает. Учусь я, братёнок. Жизнью интересуюсь. Особенно бред людской меня интересует. Чужой бред – манна небесная для колдуна! Так в Михеевом учении сказано. Даже бред потаскушек записываю. Научно-популярный фильм по сценарию Михея готовлю: «Русская колдовская женщина – вчера и послезавтра». Всё изменилось, братёнок, и потаскушки стали другими, и бывшие жёнки.

– Она не бывшая! А ты… Ты… Твоё тебя догонит! Ясно это вижу!

Тихон оттолкнул Корнеюшку, тот не удержался, завалился боком на узкое, с деревянными подлокотниками европейское кресло. Раздался треск. Корней засмеялся.

Быстро перебежав по террасе в комнату, где сидела Нея, Тихон стал оттуда звонить администратору, стал кричать по-русски и по-сербски: «Зови полицию, будала!»

Нея сидела ни жива ни мертва. В свой номер, через террасу, разминая ушибленный бок, вернулся Каин. Заметив пристальный взгляд брата, подбоченился. В тот же почти миг в незапертый номер влез толстяк: сербский полицейский. Каин сразу отвёл его в сторону, сунул что-то в руку, дружески пошептал в ухо.

На ломаном русском полицейский предложил Тихону чужой номер покинуть.

– Понимаете, это моя, моя жена! – схватил Тиша за руку полицейского.

Тот как ждал: заломил приезжему руку за спину, вытолкал в гостиничный коридор, по-английски пригрозил забрать в участок. Тихон предложил стражу порядка зайти в соседний номер, собрался сунуть что-то из скудных своих суточных…

Полицейский делал вид, что не понимает, Тихон всё сильней нервничал. Непонимание росло, но, в конце концов, уже сам полицейский затолкал дерзкого русского в его собственный номер, стал о чём-то нудно расспрашивать, силком усадил на стул. Грозно-комичный полицай в другой бы раз мог бы развлечь. Но сейчас Тихон стал отпихиваться, пытался со стула подняться…

Тем временем Каин тащил Нею, накинув ей плащ на плечи, из номера вон. Та не сопротивлялась. На лице её оттиснулся сизо-зелёный смертный ужас. Каин про себя даже чертыхнулся: не перебрал ли с Михеевым зельем?..

Полицейский промурыжил Тишу в номере минут тридцать. Говорил глухой скороговоркой и временами не по-сербски.

– Вы албанец?

– Йа – аромун, македонски румын.

Наконец Тихону удалось, засунув полицейскому в карман двадцать евро, спуститься вниз. На вопрос, где сосед по номеру, сменный дежурный, получивший ещё пять евро, бодро отрапортовал:

– Ушел. Куда – не знамо. Може, в кафе за углом сел.

– И женщина с ним?

– Так. А про тебя, друже, монах спрашивал. Что-то про глаза твои говорил.

– Что за монах?

– Не знамо. Там, на выходе, сидит на земле.

Тихон развернулся ко входу в гостиницу. Никакого монаха там не было. Зато издалека из невидимого громкоговорителя долетело вдруг хоровое пение. Вслушавшись, вспоминал: слыхал такое пение и раньше! «Когда оно началось? Где это было? То возникает, то пропадает. Странно». Мощный бас раскатисто вёл:

«От моея юности мнози борют мя страсти… Ненавидящие – посрамлены от Господа будут. Яко трава будете изсохше…»