Очевидец грядущего

Остался позади «Технопарк»: скопище нитей и ниточек жизни, полуоборванных и ещё пригодных, крепких. Тихон Ильич решил на работу так рано не ехать и уже собрался было вернуться домой. Однако охлопав карманы плаща, вдруг обнаружил – ключей от квартиры нет. Пожав плечами – наверное, дверь захлопнул, а ключи на гвоздике забыл, – перешёл на другую сторону проспекта, вызвал по мобилке такси, и уже через десять минут по уходящей вниз, а потом взлетающей вверх Андроповке всё-таки поехал на Беговую, на службу. К обеду надо было попасть к партнёрам на улицу Зорге, а после – домой: готовиться к завтрашнему отлёту в Белград. Ярмарка Белградская манила не столько книгами, сколько возможной встречей с Эмиром Кустурицей, которому через знакомых было передано письмо с просьбой о деловой беседе: Тихон хотел договориться об издании одного не вполне обычного русско-сербского сборника.

Запах хлебной закваски, влетевший за ним в такси, истаял, расслоился, как воздух. Сошёл на нет горбящийся от непомерной натуги мир. Наступила новая, обморочная, в колющих пузырьках кислорода, жизнь иная.

И в этой жизни иной остались только двое: сам Тиша и единоутробный брат Корнеюшка. Сидя на невысокой присбе, прилепившись хребтами к стене таганрогского, вросшего в землю прадедова дома, братья молчали. Сокрушаясь и в мыслях один другого ещё любя, но и предчувствуя уже грядущую рознь, всё тесней прижимались они друг к другу, как Тихон и Корнеюшка, всё резче отстранялись, как Авель и Каин.

Пещерное затворение

Тиша стоял у школьного туалета, лицом к мутно-зелёной двери. Увесистый подзатыльник застал врасплох. Стой он лицом к обидчику, отскочил бы. А так, поплыли перед глазами зелёные пятна, запрыгали точки, сильно качнуло вбок. Хорошо успел привалиться плечом к туалетной двери. Боковым зрением засёк: широко и на этот раз вполне дружески, оттопырив нижнюю губищу, улыбается брат Корнеюшка.

– Так, говоришь, не изверг ты?.. – мечтательно пробасил Корнеюшка…

– …изверг! Изверг ты рода человеческого, – грубо-ласково изрекла бабка, сразу после того как мать-ксилофонистка привезла семилетнего Тишу из Воронежа в Таганрог.

Он только-только окончил первый класс. Мать быстро уехала, а бабка Досифея после жаркого и бестолкового лета в школу всё никак не отдавала. Вроде боялась чего-то. Однажды даже подумала вслух:

– А давай я тебя на годок в женскую школу определю? Тут у нас открылась как раз… Там разрешают в классе одного-двух мальчиков послабей держать.

Тихон отправился в школу сам. В ту самую, в 3-м Артиллерийском переулке, где тренировала баскетболистов Досифея Павловна и учился брат Корнеюшка.

Третьего или четвёртого сентября встретилась ему в вестибюле сердобольная училка, за руку отвела к директору. Взяли во второй класс, хотя сперва грозились ещё год продержать в первом. Соученики, страшась тумаков пятиклассника Корнеюшки, новичка не били и почти не унижали, лишь локтями в бок тыкали. Ну а Корнеюшка, налитой ранней мужской силой и уже в пятом классе доросший едва не до потолка, – тот брата сразу невзлюбил. Хотя в школе этого старался не показывать.

Чуть присмотревшись к школьной жизни, Тихон понял: брат Корнеюшка стал в младших классах настоящим королём. Про домашние их имена, про «Авеля» с «Каином», никто в школе не знал, сами они, ясен пень, про это не распространялись. А Корнеюшку начиная с пятого класса стали звать «Бардадым». За пристрастие к игре в буру и сику, и за проступающую по щекам и на подбородке жёстко-аспидную щетину. Сперва Бардадымом назвала Корнеюшку завуч Скачкова. Поймав ребятню за игрой в буру – пятиклассником среди игравших был один Корнеюшка, остальные втораки, третьяки, – Скачкова, крепко ухватив старшего за вихор, загудела баском шмелиным:

– Ишь, чего затеял! Верз-зила ты этакий! Бардадым проклятый! Досифею Павловну тут позоришь. Вымету тебя из школы поганой метлой, на помойке баки себе отращивай!

С баками было так: кончая четвёртый класс, Корнеюшка придирчиво изучил биографию поэта Пушкина и быстро рассудил: Сергеич был тот ещё «шпилевой», тот ещё катала! И тоже, как настоящий игрок, решил отрастить бакенбарды. Те сначала росли едва-едва, но потом зачернели, забуянились… Ну а насчёт исключения из школы – он только посмеялся: время было не то, чтоб гнать из школы даже самого отпетого бандюгу. Корней-Бардадым в школе не только остался, но благодаря каким-то общественным нагрузкам, о которых толком никто не знал, укрепился даже. И от души наслаждался, когда перваки, приходившие к нему за помощью, заплетающимся от страха языком, с трудом выговаривали новое прозвище:

– Дай ему в бошку, Балдадымушка… Дай, а?

– Неси жвачку. И научись правильно выговаривать слово, балда.

– Я мигом, Бар-л-рдадымушка!..

Единоутробные братья взрослели по-разному: Корнеюшка упивался первыми проблесками власти, Тиша переживал из-за никудышной игры на сопрановом саксофоне, который сам без помощи Досифеи Павловны взял напрокат в музшколе…