Обыкновенные девчонки (сборник)

Наташа скользнула взглядом по картине и прочла вслух название, напечатанное внизу:

– «Рабочие требуют от хозяина повысить им заработную плату».

– Так. Требуют повысить заработную плату. Что же заставило их пойти к хозяину и требовать? Как жилось тогда рабочим?

– Плохо, – вздохнув, сказала Наташа.

Анна Сергеевна кивнула Насте, которая уже давно сидела, подняв руку, и, не мигая, смотрела на учительницу.

– Ну-ка, Егорова, помоги Олениной. А ты, Наташа, и вы все слушайте внимательно.

Настя вскочила и, стоя у своей парты и поглядывая то на учительницу, то на стоявшую у картины Наташу, бойко начала:

– Рабочим жилось в те времена очень плохо. Очень тяжело. Работали они шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Жили в казармах. А казармы были вроде тюрьмы. Платили рабочим гроши. И чуть что – штраф. Челнок стукнул по голове – штраф. Сам виноват. В казарме громко заговорил – опять штраф. Прямо душили людей штрафами. Так и моя бабушка говорит – она тоже ткачихой была, только не на Морозовской, а на Трехгорке. Вместе с большими на фабрике работали и ребята. Ну вот, терпели, терпели рабочие, и не хватило у них больше сил терпеть. Тут, на этой картине и нарисовано, как рабочие не выдержали, ворвались целой толпой в контору и прямо к этому, толстобрюхому…

Смех в классе заглушил Настины слова. Надежда Ивановна тоже улыбнулась.

– Тише, девочки, – сказала Анна Сергеевна. – Продолжай, Настя.

И Настя продолжала:

– Ворвались они и кричат: «С голоду нам помирать, что ли? Не будем за такие гроши работать!» И не стали…

– Хорошо, Егорова, садись, – сказала учительница. – А ты что хочешь сказать, Ипполитова?

Лена поднялась и серьезно, блеснув очками, добавила:

– Хозяин фабрики не согласился прибавить заработную плату, и тогда рабочие устроили стачку. То есть забастовали.

– Правильно, Ипполитова. Садись. Ну что же, Оленина, – Анна Сергеевна повернулась к Наташе, – урок ты, конечно, учила. Нельзя сказать, чтобы твердо выучила, но все-таки видно, что читала. Однако, дружок, – Анна Сергеевна подошла к Наташе и положила ей руку на плечо, – этого маловато. Надо не только заучивать слова, а вникать в них, думать, воображать. А не то слова так и останутся словами. Ну, давай свой дневник.

Наташа робко протянула ей дневник, завернутый в синюю глянцевитую бумагу, и Анна Сергеевна поставила в нем какую-то отметку, но увидеть издали какую Катя не могла. Опустив голову, Наташа вернулась на свое место и, смущенно пожав плечами, показала Кате под партой три вытянутых пальца.

«Тройка, – поняла Катя. – А ведь такой легкий урок – ничего бы не стоило получить пятерку».

Наташа сидела рядом красная, огорченная, но утешать ее сейчас было некогда.

Раздумывая, кого бы еще вызвать, Анна Сергеевна опять переводила взгляд с одного ряда парт на другой.

– А теперь одна из вас расскажет, как проходила Морозовская стачка, – медленно сказала Анна Сергеевна. – Ну, кто хочет?

Все, кто ездил в Орехово-Зуево, подняли руки. Не подняла одна только Катя. Теперь, после Наташиной неудачи, ей было бы особенно неловко хвалиться своими знаниями.

– А что же ты, Снегирева? – спросила Анна Сергеевна, пристально взглянув на Катю. – Я думаю, тебе есть о чем рассказать нам? Ну-ка, иди сюда!

Катя встала и, не глядя в сторону Наташи, пошла отвечать.

Ей даже незачем было глядеть на картину. Она знала больше, чем было тут нарисовано.

– Мы сами видели, – сказала Катя, – своими глазами видели город, где были раньше фабрики Морозова и где была Морозовская стачка. А руководил стачкой рабочий Моисеенко, Петр Анисимыч. Другие рабочие его звали просто Анисимыч. Бывало, соберутся они где-нибудь, а Моисеенко возьмет в руки газету и делает вид, будто читает вслух. А на самом деле он не читает, а говорит, и совсем не то, что в газете написано, а что-нибудь свое. Ну вот, например: «Долго ли мы еще будем терпеть эту каторгу? Хозяин опился нашей кровью, лопнет скоро…»

В классе опять, как и тогда, когда отвечала Настя, засмеялись. Анна Сергеевна подняла ладонь:

– Тише… Рассказывай, Снегирева. Ну, и что же рабочие?

– Рабочие слушали и удивлялись, – продолжала Катя. – Как это, думают, в газетах стали свободно обо всем писать? Да еще удивлялись, что Анисимыч даже в темноте буквы видит.

Катя рассказывала, а учительница отошла к окну и оттуда слушала ее, время от времени одобрительно кивая головой.

Надежда Ивановна раскрыла свою записную книжечку и, поглядывая на Катю, что-то записывала.

А Катя рассказывала, оживляясь все больше и больше: