– О начале революционного движения в России, – без запинки ответила Лена Ипполитова, как будто читая по книжке.
Анна Сергеевна кивнула головой:
– Так. А сегодня я хочу послушать вас. Чтобы вам было интереснее и легче отвечать, я пришла к вам на этот раз с помощницей.
Девочки невольно посмотрели на Надежду Ивановну. Но она только улыбнулась и покачала головой: «Нет, нет, это не я…» Все с удивлением перевели глаза на Анну Сергеевну. Что же это за помощница такая? В классе никого из взрослых не было, кроме учительницы и старшей вожатой.
Анна Сергеевна, лукаво прищурившись, похлопала рукой по оборотной стороне литографии.
– Вот моя помощница, – сказала она и, высоко подняв картину, издали показала ее классу. – Кто у нас сегодня дежурная?
Валя Ёлкина подняла руку.
– Возьми литографию и поставь ее так, чтобы всем было видно.
Валя приняла большой картонный лист обеими руками и осторожно поставила на специальную подставку – штатив. Поднявшись на цыпочки, она подкрутила винтики, и картина как будто сама собой поползла кверху. Сделав свое дело, Валя отошла к партам и посмотрела на литографию, сначала наклонив голову направо, а потом налево.
– Так, кажется, будет хорошо, – сказала она.
– Всем видно, девочки? – спросила Анна Сергеевна.
– Всем, всем! – раздалось отовсюду.
– Садись, Валя Ёлкина… Девочки, посмотрите внимательно на то, что здесь нарисовано. Вам, наверно, все это знакомо?
Да, конечно, знакомо. Ведь это была та же картина, что и у них в учебнике истории, но только там она занимала всего полстраницы, а здесь была чуть ли не в половину классной доски. Нарисована на ней была фабричная контора. За перилами стойки сидел, развалясь в кресле, хозяин фабрики. Пухлые руки, сложенные вместе, лежали у него на животе. За стойкой теснилась толпа рабочих. Все это было, как в учебнике, но выглядело совсем по-другому. Здесь можно было разглядеть, например, в какой рваный платок завернут ребенок на руках у женщины, какие толстые, синие жилы вздулись на обнаженных до локтя руках старого рабочего, какие большие, не по-детски серьезные глаза у мальчишки, облокотившегося на перила. А хозяин-то, хозяин! Сидит, словно врос в кресло, хмурый, сердитый, и ни на кого даже не глядит.
– Ну, девочки, – сказала Анна Сергеевна, дав им как следует разглядеть литографию и минутку пошептаться между собой. – На прошлом уроке мы с вами узнали о первом рабочем союзе и о знаменитой Морозовской стачке. – Учительница оглядела класс. – Сейчас мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из вас рассказал, когда и как рабочие стали объединяться и почему они начали борьбу со своими хозяевами. Об этом нам расскажет… – Заметив, как старается уклониться от ее взгляда Катина соседка, Наташа Оленина, Анна Сергеевна остановила свой выбор как раз на ней: – Об этом нам расскажет… Наташа Оленина.
Наташа озадаченно взглянула на учительницу, словно спрашивая: «Почему же именно я?» – а потом взяла свой дневник, поправила галстук и пошла отвечать.
И отчего это всегда так бывает? Если хочешь, чтобы тебя вызвали, ни за что не вызовут. А если ты нетвердо знаешь урок и отвернешься, чтобы не встретиться глазами с учительницей, так тут уж непременно вызовут: пожалуйста, иди отвечай.
Катя с тревогой посмотрела на растерянное Наташино лицо. Ее пухлые, всегда румяные щеки немного побледнели. Уже несколько минут она стояла у доски, покусывая нижнюю губу.
– Ну, почему же ты молчишь?
Наташа глубоко вздохнула и грустно заговорила:
– Еще при царе… Александре Втором… рабочие начали борьбу.
– С кем? – спросила Анна Сергеевна.
– С капиталистами, – тихо сказала Наташа. – Рабочие предъявляли… свои требования… сообща…
«Ой, все по учебнику, – подумала Катя, – а совсем не по картине. А ведь тут столько всего нарисовано! Кажется, до вечера не пересказать».
И перед глазами у Кати встал тот большой самодельный альбом, который показывал гостям Юра Белов в пионерской комнате детского дома. И ей прежде всего почему-то вспомнился рисунок, наклеенный на отдельную страницу: сложенная из кирпича тяжелая башня, а у ее подножия мальчик в картузе, с газетой в руках. Как похож тот мальчик на этого парнишку с картины – такие же у него большие, широко открытые глаза, такие же тощие руки торчат из коротких рукавов…
«Нет, все-таки очень жалко, что вызвали не меня, а Наташу, – подумала Катя. – Ей трудно, а мне было бы интересно и легко».
И Катя еле удержалась, чтобы не поднять руку. Но как-то неудобно выскакивать, когда твоя подруга не слишком хорошо отвечает урок.
Должно быть, и Насте, и Лене, и Стелле, и всем, кто ездил в Орехово-Зуево, тоже очень хотелось ответить за Наташу. Они переглядывались, поднимали руки, и видно было, что их так и подмывает поправить или добавить что-то. Но Анна Сергеевна даже и не смотрела в их сторону.
– Как же боролись рабочие с фабрикантами? – спросила она опять. – Посмотри на картину и расскажи попросту, своими словами.
Наташа молчала.
– Ну, кого ты видишь на этой картине?
– Рабочих. И хозяина.
– Зачем же рабочие пришли в контору? Чего они требуют? – терпеливо спрашивала Анна Сергеевна.