Обвал

Полковник Штейц вспомнил дни, проведенные в имперском госпитале с Мартой, пытался в мыслях ответить себе, что свело его с этой милой и фанатично настроенной девочкой: любил он ее по-настоящему или просто так привязался, привязался ради развлечений? На этот вопрос он не смог ответить, хотя точно знал, что он не женился бы на Марте. Не потому, что такой брак совершенно невозможен: она просто Марта, дочь немецкого рабочего, а он, фон Штейц, знатный и богатый человек — потомок известных в Германии фон Штейцев… И все же, все же Марта для него не просто Марта, и он обязан что-то сделать, чтобы память о ней осталась. Если генерал Енеке выделит ему самолет, он отправит тело Марты в Германию и распорядится похоронить ее на берлинском кладбище, а потом, когда кончится война, поставит ей памятник, как героине… Енеке, играя зажигалкой, попытался найти на полу пепел от сожженной телеграммы, но не нашел: его, видимо, сдуло, когда открывали дверь. Енеке даже обрадовался этому. «Раз такой гриф, то и хорошо, что от телеграммы не осталось и следа», — подумал он и тоном приказа сказал:

— Разрушения должны немедленно восстанавливаться. Пошлите туда местных жителей — тысячу! Десять тысяч! Сколько потребуется! И заставьте их восстанавливать разрушенное.

— Погибла Марта, — наконец сказал фон Штейц.

— Марта? Это, конечно, печально, но ничего не поделаешь, война требует жертв, — как о чем-то обычном, повседневном сказал Енеке. — Войны без крови не бывает.

— Марта была настоящей немецкой девушкой, — подчеркнул фон Штейц.

— Женщиной! — возвысил голос Енеке, глядя исподлобья на фон Штейца, как бы говоря: «Мне-то известно, в каких отношениях вы были со своей помощницей».

— Да, женщиной! — в свою очередь повысил голос фон Штейц.

— Вот именно, — сказал Енеке, поднимаясь. — А обязанность немецкой женщины рожать для Германии солдат.

Фон Штейц вскочил:

— Но Марта была сама солдатом, настоящим солдатом! А без настоящих солдат не может быть настоящего генерала.

Командующий понял намек фон Штейца, воскликнул:

— О, оказывается, вы умеете обижаться! — Он заметил в руках Штейца металлическую коробочку и, чтобы уклониться от неприятного разговора, сказал: — Это что у вас, сувенир?

— Где? — Фон Штейц и не заметил, как вытащил из кармана коробочку и теперь крутил ее, гремя осколками.

— У вас в руках, — сказал Енеке.

— А-а… Это память о шестой армии Паулюса.

— Интересно, можно посмотреть? — Енеке взял коробочку, прочитал написанные Мартой на крышке слова: «Реванш! Помни, Эрхард».

Генерал открыл коробочку, сосчитал осколки, видимо, догадался, откуда извлечены эти ребристые синеватые кусочки металла, и сказал:

— Ваши?

— Да.

— Все тринадцать?

— Да… двенадцать, — поправился фон Штейц. — Тринадцатый — отцовский. Он был ранен под Псковом в восемнадцатом году, осколок подарил мне.

— Помню старого фон Штейца, — все глядя на коробочку, сказал генерал. — Реванш — хорошо. Храните. — Он задумался, потом тряхнул головой: — Мы вырвем у врага время, нужное нам для организации сокрушительного контрудара. Реванш мы возьмем! Храните. — Он возвратил коробочку и совершенно другим голосом спросил: — Так что вы хотели сказать о Марте?

— Отправить ее тело на самолете в Берлин и похоронить на городском кладбище. Она это заслужила.

— Верю и знаю. Я могу просить фюрера о награждении ее даже Железным крестом первой степени. Но самолет выделить не могу. Похороним ее здесь. Мы отсюда не уйдем!

— Не уйдем, — повторил фон Штейц и почувствовал на душе облегчение: Енеке прав, похоронить здесь, потом можно будет останки перевезти в Берлин. И как он сам об этом не подумал?

— Затея блестящая, мой друг, — сказал Енеке и, присев на табуретку, смежил веки. — Реванш, реванш…

Он открыл глаза, и фон Штейц увидел в них, очень усталых, выражение внутренней тревоги, отражение большой обеспокоенности.

— Однако же! — Енеке вскочил. — Однако же я приказываю каленым железом выжечь из душ солдат всякую панику и растерянность! Впрочем, полковник фон Штейц, я фортификатор. И прежде всего делаю ставку на оборонительные сооружения. Когда над головой бетон и железо, тогда солдата враг не сдвинет с места!..

* * *

После ухода фон Штейца Енеке открыл вентилятор — струя упругого воздуха ударила в лицо, взвихрила волосы. Воздух был горяч. Генерал нажал на кнопку, жужжание оборвалось, на какое-то время Енеке почувствовал прохладу, отметил мысленно, что там, на поверхности, пожалуй, духота плотнее, чем в бункере. Но это лишь показалось — вскоре спертый, нагретый воздух вновь начал беспокоить Енеке. Он решил подняться на второй этаж, оборудованный для кругового наблюдения. Амбразуры были открыты, и сквозь эти квадратные глазища проникали сквозняки, хотя и теплые, с запахом паленого, но дышать стало легче. Он поднес к глазам бинокль, заметил: на гребне, там, где сооружен форт-крепость, взметнулось пламя. Он присмотрелся и точно определил, что это не пламя, а красный флаг… Енеке закричал:

— Машину мне!

3