Обвал

— Генерал Енеке еще скажет свое слово, — перебил его фон Штейц. — Фюрер высоко ценит талант Енеке… Вообразите! — продолжал фон Штейц возбужденно. — Наши войска удерживают всю европейскую часть России! И уже вторглись в советское Закавказье. Они во Франции, они в Италии, в Норвегии, в Финляндии, в Африке, на Балканах! Черт возьми, мы будем и в Англии!.. Вы поняли?

Конечно, генерал Радеску все это хорошо понимал, но кто объяснит ему, что происходит здесь, на прибрежных равнинах Волги и Дона? Кто ответит на вопрос: гибель армии Паулюса не удар ли по ногам, на которых еще стоит Германия? Припомнилось, как однажды маршал Антонеску сказал, напутствуя своих генералов: «Отборная армия генерал-полковника Паулюса — это те самые ноги, на которых фюрер перешагнет Волгу!» Не перешагнул…

— Нам нужна передышка, — размышлял фон Штейц, — маленькая передышка, и тогда… — Он недоговорил, что произойдет тогда: в блиндаж вошел адъютант генерала Радеску, закутанный в какое-то запорошенное снегом тряпье, в огромных валенках на ногах.

— Господин генерал! — сиплым голосом произнес он. — Русские продвигаются к посадочной площадке!

Радеску взглянул на фон Штейца, потом перевел глаза на адъютанта, разглядывая его с ног до головы. Потом резко встал.

— Пойдемте, фон Штейц, я провожу вас к самолету! — Генерал толкнул дверь, и холодная, колючая поземка резанула его по лицу.

…Они шли лощиной. Их сопровождали десять автоматчиков, десять теней, едва передвигавшихся по глубокому снегу. Огни разрывов зловеще освещали степь, уже терявшуюся в вечерних сумерках. До взлетной полосы оставалось не больше километра, когда фон Штейц схватил Радеску за руку и показал на холм — там мелькали расплывчатые черные точки. Радеску понял: это движется цепь русских, и похоже, они намереваются отсечь им путь к площадке. Он подал команду автоматчикам. Завязалась перестрелка. Фон Штейц, прижимая портфель к груди, рванулся вперед. Потом, когда треск автоматных очередей над головой стал невыносимым, упал в снег, не выпуская из рук портфеля. А когда стрельба стихла, он пошел, утопая в снегу.

Сколько времени он шел, трудно сказать. Прямо перед ним, преграждая путь, лежал человек, одетый в полушубок. Фон Штейц догадался: русский. Вытащил из кобуры пистолет, по человек лежал неподвижно. «Убит», — решил фон Штейц. Он еще никогда в открытом бою вот так близко, лицом к лицу, не встречался с русскими… Его вызвали в ставку Гитлера, чтобы он доложил обстановку в районе кольца. Фон Штейц подумал, что любой документ о русских был бы ему сейчас очень кстати. Осмелев, мигнул карманным фонариком по петлицам убитого — майор Красной Армии, полушубок расстегнут, там документы… Треск автоматов с новой силой обрушился на голову. Совсем рядом, справа, он увидел генерала Радеску, тот что-то кричал. Фон Штейц побежал к генералу, но тут майор в полушубке застонал и приподнял голову, в правой его руке была граната. И фон Штейца стегануло по ногам пучком железных прутьев так больно, что он, пробежав несколько шагов, потерял равновесие и присел, попытался встать — и снова упал. Потом почувствовал, что его волокут по снегу…

Гул авиационного двигателя пробудил сознание: люди метались вокруг самолета, злобно кричали друг на друга и стреляли куда-то из автоматов и пистолетов. Сгорбившись, неподвижно стоял чуть поодаль генерал Радеску и неотрывно смотрел, как механик втягивает в люк стремянку. В руках у генерала был портфель. Неожиданно рядом с механиком возникло лицо фон Штейца.

— Мой портфель! — крикнул он резко.

Генерал Радеску вздрогнул, кто-то из автоматчиков взял из его рук портфель, подошел к самолету и ловким броском швырнул в черный проем люка.

На третий день после прибытия в имперский госпиталь фон Штейц позвал хирурга.

Пришел лысый кругляш, снял пухлой белой рукой пенсне, спросил вежливо:

— Вам лучше?

— Я не об этом. Мне нужно знать, сколько извлекли осколков?

— Двенадцать…

— Принесите их.

— Хайль Гитлер! — сказал доктор и вышел из палаты.

Фон Штейц закрыл глаза. В который раз перед ним возникала все та же картина — район окружения, снега, трупы замерзших солдат, неумолчный гул адской машины… Ему стало не по себе, даже озноб прокатился по всему телу…

Открылась дверь, вошел хирург, держа в руках металлическую коробочку.

— Вот они, — сказал врач и начал считать синеватые ребристые осколки. — Ровно двенадцать…

— Так… Оставьте их мне, теперь будет тринадцать… — Фон Штейц отвернул подушку, достал кожаный футлярчик и извлек из него крупный, размером с голубиное яйцо, осколок. — Отцовское завещание, двадцать лет храню…

Доктор передал фон Штейцу коробочку, скрестил на груди руки.

— Когда я оперировал вас, вы звали какую-то Марту… Это жена?

— Это жена…

— Я так и подумал. У нас в госпитале тоже есть Марта, хирургическая сестра. Хорошая девушка, смелая.

— Марта?

— Да, Марта…

— Позовите.