Обвал

Алешкин прыгнул к Гриве одним махом, как изголодавшаяся рысь, наконец выследившая жертву. Оттолкнул сержанта и по грудь всунулся в амбразуру.

Я смотрел в щель. Щель была горизонтальной, и я охватил довольно большое пространство по фронту. Белый флаг нес низкорослый немец, то и дело спотыкаясь и падая среди воронок, камней, обломков, мотков колючей проволоки. Когда идущий в плен падал, белая простыня, колыхавшаяся от ветра, накрывала его, и немец несколько секунд лежал неподвижно, сжавшись в комок.

— Ну-ну, без дураков! — кричал ему Шнурков.

— Да не шуми, — сердился Пальчиков и, как бы оправдываясь, добавлял: — А я говорил, что у них нет совести. Видать, проснулась все же. Подчинились своему Лаху.

— Це ж, братцы, кинец последнему очагу, — сказал Грива и похвалился: — Перед штурмом от Параськи получил письмо. Ой и гарна дивчина! — Он спрыгнул на пол. Я тоже покинул место у щели.

— Что ж, — сказал Алешкин, глядя на меня, — готовься встречать. Немецкий ты знаешь…

Я кивнул.

Однако переводчик не потребовался. Едва протиснувшись через узкий вход, немец застрекотал по-русски:

— Имею честь, капитан Генрих Адем. — Немец был ранен в руку. Кровь, стекая «по разбухшим и грязным пальцам, тяжелыми каплями падала на цементный пол. — Я есть парламентер, — продолжал капитан Адем, измеряя нас оценивающим взглядом.

— Старший сержант Грива, перевяжи! — приказал Алешкин и почему-то отвернулся, белая его голова склонилась на грудь. Грива хлопал глазами — он совершенно не понимал Алешкина.

— Не могу, — прошептал Грива.

— Сеня, окажи помощь! — переключился Алешкин на Пальчикова.

Дом, в котором мы находились, выпирал далеко вперед от общей линии наших войск и представлял удобный объект для окружения силами противника, но об окружении никто из группы не думал. Весь прошедший день по примеру других групп и подразделений мы огнем своим выколачивали из руин белые флаги. Нашей группе в этом отношении не очень везло.

А соседям справа и слева везло — перед ними чаще из руин поднимались белые флаги, и противник сдавался в плен целыми ротами и взводами.

Пальчиков, хотя и был вызван ласкательно, тоже но сдвинулся с места, лишь выпрямился во весь свой трубный рост.

— Ослобоните, товарищ лейтенант, фашиста не перевязываю…

— Шнурок!

— Тут я, товарищ лейтенант.

— Выполняйте приказ!..

— Я потерял индивидуальный пакет.

— Приказываю!!! — взорвался Алешкин.

Шнурков заморгал, виновато взглянул на меня, потом на Гриву, на Пальчикова. Грива отвернулся, Пальчиков вдруг наклонился к вещмешку и начал рыться в нем. Я сказал:

— Разрешите мне?

Пальчиков пнул ногой вещмешок. Старший сержант Грива трахнул кулаком по кирпичной стене:

— Це ж хвашист!

Я подошел к немцу, то есть к капитану Адему. Перевивал рану. Она была неопасной, легкой. Я перевязал, строго придерживаясь правил, и кровь перестала сочиться. Хотел было вытереть кровь на полу, но немец вырвал из рук простыню.

— Я обязан возвратиться, — сказал парламентер, вытягиваясь и выпячивая передо мной грудь. Шинель на нем была изорвана, в пятнах крови, с подгоревшими полами. Но капитан Адем держался еще лихо. — И имею честь сообщить вам, что условия капитуляции недействительны: генерал Лах передал командование войсками генералу Губерту. Имею честь передать просьбу генерала Губерта на двухдневное перемирие. В противном случае мы готовы открыть огонь.

— Кто это «мы»? — оборвал пруссака Алешкин. — Я требую доложить, сколько вас в том доме? Только без вранья! — предупредил Алешкин. — И кто командир гарнизона?

— Хорошо. — Усы у капитана Адема шевельнулись. — Мой гарнизон состоит из отборных солдат фольксштурма. На данный момент, пять часов утра, я имею в своем распоряжении шесть фаустпатронов, пятнадцать пулеметов и три орудия…

— Врет он… — сказал Пальчиков.

— Запугивает! — крикнул Грива, не отрываясь от наблюдения.

Капитан Адем обиделся. Это было странно, но он действительно обиделся: поморгал круглыми глазами и, выпятив грудь, сказал:

— Молодой человек! Вы знаете, кто я есть?

— Гля! — сказал Пальчиков. — Неужели король прусский?

— Коммерсант имперского правительства. Я был в России, закупал кожу и пшеницу. Имею благодарность от фюрера, вождя немецкого народа.

— Заткнись! — крикнул Шнурков.

— Так что вам надо, господин Адем? — спросил Алешкин и на всякий случай попросил Шнуркова отойти подальше и заняться своим делом.

— Хорошо! Вот мои условия: в знак согласия на двухдневное перемирие вы должны покинуть этот дом и отойти на полкилометра к своим войскам.

— А если не уйдем?

— Я прикажу уничтожить вас. Я хорошо осведомлен. Хорошо знаю: русские не нарушат выработанные условия капитуляции, не откроют огня по нашим позициям, и вам помощи ждать неоткуда.

Я напомнил:

— Согласно девятому пункту условий капитуляции удерживаемые опорные пункты будут уничтожаться русской армией.

— Лах смещен, его приказ не имеет силы. Гарнизон крепости имеет другой приказ, приказ Губерта. На раздумье даю пятнадцать минут. Имею честь!