Обвал

И отвернулся к часам. И стоял так, лицом к часам, ждал, когда Григорьев покинет кабинет. Потом, все так же не поворачиваясь, нажал на кнопку звонка. Вошел адъютант. Лах приказал:

— Проводите господина полковника.

Григорьев, прежде чем уйти, повторил:

— Ровно в двадцать четыре часа, господин генерал, мы встретим вас в указанном пункте.

— Да уходите же! — воскликнул генерал Лах тем голосом, каким голосят люди при крайней необходимости.

На обратном пути, когда сняли повязки и когда немецкие провожатые отстали, Федько и Ильин в один голос провозгласили:

— Подписал!

— Подписал!

— Без волокиты!

Это вызвало у Григорьева смех. А Ильин, глядя на смеющегося полковника, приладился к губной гармошке. И все они, втроем, отметили пляской свое хождение в самую берлогу врага.

Но плясали чуток рано: генерал Лах к двадцати четырем ноль-ноль не появился в назначенном пункте для сдачи в плен — ни сам, ни офицеры его штаба. И пришлось Григорьеву, Федько и Ильину вновь идти к этому самому Лаху.

Но не сразу пошли они, а спустя часа полтора, когда Акимов принял решение: идти надо и Лаха этого привести.

Проснулся Хевке и несколько минут никак не мог сообразить, где он находится и кто это пиликает на губной гармошке. А пиликал Ильин по просьбе Федько: «Сыграй-ка, Ильин, «Родину». Так Хевке по этой напевке и осознал наконец, что он находится в том же русском блиндаже, и, осознав это, воскликнул:

— Аллес! — По-нашему вроде: «Все, амба!» Опознал он и Федько, и Ильина. — Живы! — с удивлением произнес Хевке.

А Федько так ему ответил:

— Подлюка ваш Лах! И трус!

Хевке, конечно, догадался, что это было еще не все и что им, Федько и Ильину, придется второй раз рисковать жизнью на самой последней минуте боев, ибо Хевке знал, что эсэсовцы уже готовы начать свою операцию. Жалел ли он Федько и Ильина, этого никто не знает, но, похлопав глазами, Хевке сказал:

— Вас пошлют? Там эсэсовцы…

4

Шнурков возвратился от майора Кутузова к одиннадцати часам вечера, когда штурмовая группа Алешкина вовсю хозяйничала в занятом доме, теперь сплошь исклеванном снарядами и минами.

— Кутузов приказал не остужаться, кипеть до конца! — крикнул он во все горло.

Алешкин позвал Шнуркова в соседнюю комнату. О чем они там говорили, никто не знал. Шнурков вскоре возвратился и занял место у амбразуры. Сеня Пальчиков поднял связку гранат, сказал Илюхе:

— Не остужаться?.. Ты не трепись, Шнурок! Без тебя соображаем.

Алешкин, заметив меня, удивился:

— Ты еще здесь! — Он с минуту раздумывал, совершенно белая его голова склонилась к плечу. — Ты должен уйти, ты обязан уйти.

— Генерал Лах схвачен эсэсовцами за глотку, — продолжал щеголять своей осведомленностью Шнурков.

«Ну и пусть, — подумал я. — Никуда он не денется».

В условиях о капитуляции значилось десять пунктов.

1. Офицеры оставляют себе холодное оружие (но только холодное).

2. Каждый офицер может взять с собой личного ординарца.

3. Личные вещи офицеры имеют при себе (могут нести их сами или используя ординарца).

4. Войска собираются в роты или взводные колонны под командованием офицеров или унтер-офицеров.

5. Оружие и боеприпасы иметь до встречи с русскими войсками, после чего они сдаются русским.

6. В голове взводных колонн до достижения рубежа русских войск нести белый флаг.

7. Маршрут: из города по железнодорожному полотну западнее временного моста к Нассер — Гартен.

8. Немецкие войска в строю русскими войсками не обстреливаются.

9. Удерживаемые опорные пункты будут уничтожаться русской армией.

10. Приказание выполнить немедленно.

Со звоном в голосе прочитал Шнурков листовку, врученную ему для сведения майором Кутузовым.

А лейтенант Алешкин смотрел на меня совсем не так, когда требуют немедленного повиновения.

— Послушай, Шнурок, а ты не врешь? — спросил Пальчиков, все время стоявший у пулеметных коробок с лентами.

— Ну довольно, по местам! — распорядился Алешкин и кивнул мне: — Сухов, как там наша мадам?

— Это что еще? Баба, что ли? — заинтересовался Шнурков.

— Ихнее дите, — сказал старший сержант Грива и показал на дверь комнаты, где находилась девочка Эльза.

Развиднялось очень медленно, значительно медленное, чем поднимается в бесконечную гору арба, запряженная ленивыми волами; едешь, едешь — и нет конца извилистой, облезлой дороге, а колеса еле перекатываются. Да, вот такое чувство.