Обвал

Вот и дали Петру Григорьеву двух ассистентов. И потом опять их троих вызывал Акимов. Вышли они, Федько и Ильин, от генерала Акимова и, дожидаясь на улице полковника Григорьева, пока он там слушал недосказанное генералом Акимовым, промеж собой говорят:

— Без оружия, да еще в сопровождении фрицев, я еще не имел удовольствия ходить, — сказал Федько трижды помеченному вражескими осколками Ильину.

— Так вот же оружие! — показал Ильин губную гармошку.

Федько эта шутка не понравилась, и он нахмурился. А Ильин опять:

— Немцы любят пиликать на губных.

— Так и пиликали бы себе без войны!

Ильин притих, поймав смысл федьковской фразы. «И верно, — думал он, — и пиликали бы себе. И не лилась бы кровь… И не пришлось бы мне в последнюю минуту войны идти к этому Лаху».

Федько продолжал:

— Может, тебе хватит, Ильин?

— Ты о чем, Федько?

— Да о твоих ранах.

— Да что мои раны!.. Ты лучше послушай, как я играю.

Федько послушал игру Ильина на губной гармошке, сказал:

— А чтоб тебя, так волнительно!..

Тут и кончился их разговор. Пришел полковник Григорьев, сказал:

— Ну ладно, поехали, товарищи.

Сели они в машину и вскоре прибыли на пункт встречи с немецкими парламентерами — подполковником Кервином, майором Хевке и переводчиком Янковским. При встрече посредничал Дмитрий Сергеевич, наш генерал. Он проверил документы об уполномочии, проверил, чтобы у тех и других не было оружия. Ильин показал губную гармошку:

— А это можно, товарищ генерал?

Дмитрий Сергеевич не знал, можно или нельзя, и у него вышли затруднения, из которых вывел нашего генерала переводчик Янковский.

— Это можно, — сказал переводчик, предварительно посоветовавшись с подполковником Кервином и майором Хевке.

И пошли они — Григорьев, Федько, Ильин и Кервин с переводчиком Янковским, а Хевке остался среди наших как бы заложником, чтобы иметь гарантию, что советских парламентеров не тронут при любом ответе Лаха.

Хевке тут же попросил шнапса. Наши подумали, что немецкий майор, пожалуй, любитель спиртного. Принесли и уважили. Оказалось, что Хевке таким способом решил притупить страх. И это все заметили и поняли: когда Хевке поднес ко рту стакан — рука его дрожала, а зубы клацали по стеклу. Но он выпил и, когда немного взял себя в руки, сказал по-русски:

— Я очень устал, господа. И что бы там ни произошло, а я не вернусь в свою дивизию. Честное слово, устал… И будь она проклята, эта война.

Наши ему еще налили стакан, но он отказался и тут же уснул в землянке.

А Григорьев, Федько и Ильин прибыли в бункер командующего немецкими войсками генерала Лаха. Еще в пути им завязали глаза. Сняли повязки уже в подземелье, и тут они увидели и часовых при оружии, и бегающих из отсека в отсек штабников. Полковника Григорьева, как старшего из парламентеров, представили Лаху. А Федько и Ильин остались за дверями, в коридоре. И стоят они, осыпаемые взглядами бегающих из отсека в отсек штабников да часовых при оружии. Ильину сделалось донельзя тягостно стоять, и он вынул гармошку. Один из часовых — цац его за руку. Дунул раз, второй. Потом говорит подошедшему ефрейтору:

— Пунке, попробуй.

Пунке попробовал. Ладно у него получилось, хотя и тихо, но ладно. Часовые успокоились. Пунке спросил:

— Наша?

Ильин ответил:

— Нет, русская.

Ефрейтор не поверил и начал и так и эдак крутить в руках губную гармошку. Ну и вернул ее Ильину с выражением недовольства.

Федько не стерпел:

— Разве хуже вашей?

Один из часовых прикрикнул на Федько. Тут и Федько и Ильин положили руки за спину. И так они продолжали стоять, дожидаясь полковника Григорьева.

Лах, приняв от полковника Григорьева листовку с текстом условий капитуляции, подписанную самим маршалом Василевским, в то время координирующим действия всех наших войск в Восточной Пруссии, сразу не стал читать ее, а положив на стол, призадумался. А прочитавши, сказал:

— Я подумаю…

— Сколько вам, господин генерал, на это потребуется времени? — отчеканил полковник Григорьев.

— Это уж слишком! — заупрямился Лах.

— Господин генерал, мы не можем держать войска в бездействии, — пояснил Григорьев Лаху. — Представитель нашего Верховного Главнокомандования приказал прекратить штурм города только на время переговоров. Вы понимаете?..

— Лерэн зи, битте, мих нихт, герр Оберст![7] — опять вскипел Лах.

— Господин генерал, или вы подпишете сейчас, или штурм будет продолжен. Ваши войска не в состоянии сражаться, они сломлены окончательно. Вы, господин генерал, как военный, должны понять: дальнейшее сопротивление ваших войск совершенно бессмысленно!

На часах в прекрасном деревянном футляре, которые цокали на стенке за спиной Лаха, время подходило к одиннадцати.

— Куда я должен явиться и в какое время? — спросил Лах, сломленный настойчивостью полковника Григорьева.

— В листовке все изложено, господин генерал. В двадцать четыре часа вас встретит группа наших офицеров и проводит в штаб дивизии.

Лах вновь прочитал условия и, взглянув на Григорьева совершенно остывшими глазами, подписал и сказал:

— Возьмите…