Обвал

Изготовив всё, не выдержал и пошёл к бане. Юлю с Лёнькой встретил на полпути. Оба разрумяненные, чистые. Лёня в пальтишке на вырост, в шароварах, в ботинках с калошками, какие только в воспоминаниях бабушек встречаются и в самых глухих деревнях, где дороги по осени превращаются в разливы грязи. Сейчас, когда не стало бездельно разъезжающих тракторов, поубавилось и грязи, а калоши остались.

На улице всего лишь прохладно, морозы начнутся хорошо если через месяц, но поверх пальтишка повязан шарф, из-под зимней шапки белеет краешек платка, какие непременно повязывают малышам после бани.

А Юля… Очень хотелось подойти и поцеловать её.

Бывают женские лица, удивительно правильные, хоть на картину Тинторетто. Но стоит представить, что целуешься с подобной красавицей – бр-р!.. – нет уж, пусть она сияет на холсте итальянского живописца, и никогда не попадается в жизни. Встречаются лица, они называются сексапильными, на которых навеки застыло выражение трогательной беззащитности. У неразборчивого мужчины подобные девушки вызывают острейшее желание немедленно затащить её в постель. Но целоваться с ними – пустая трата времени. В койку – и всё тут! Только если действительно любишь, поцелуй оказывается самодовлеющим, хочется благоговейно прикоснуться к губам любимой. А красота… Юленька была прекрасна.

Надо же такое придумать: на глазах всей деревни целовать женщину, ведущую из бани малолетнего сына!

Стас, с трудом подавив искушение, подхватил на руки Лёньку, и они пошли к домам, очень благопристойно, но не так, как хотелось бы.

– Обедаем у меня, – произнёс Стас заготовленную фразу.

– Конечно. Только банное брошу, а ты, пока не стемнело, глянешь, как я обустроилась.

Как могла Юля обустроиться в чужом доме? Только прибраться, намыть всё хорошенько. А ещё на комоде, отодвинув выцветшие, едва ли не довоенные портреты Груниной родни, появилась новая, хотя и малость помятая фотография. Непросто было сберечь её за три года скитаний, а таки выжила фотка и заняла почётное место в обретённом доме. На снимке Юля и высокий парень, стоят обнявшись и смеются, глядя на невидимого фотографа. И лицо у Юли такое счастливое, о каком Стас мог только мечтать.

– Это кто?

– Лёня. Муж. Мы здесь за неделю до свадьбы.

Вот, значит, как. Муж. А чего хотел? Ведь понимать должен, что раз у Юли есть сын, то и муж тоже… был. А он, оказывается, и сейчас есть, вот на этой фотографии, а заодно и в сердце. А к Стасу в сердце только благодарность, что спас её и сына от голодной смерти. Лёня, получается, Леонид Леонидович, в честь папы назван.

Смешно и глупо ревновать к фотографии. Никогда этот Леонид не доберётся сюда, обратится в мешок без костей. И всё-таки, он уже здесь, смотрит с карточки, обнимает Юлю, и лицо у Юли счастливое.

Обед прошёл замечательно, только бутылка сидра осталась нераспечатанной, все трое целомудренно пили компот.

Под конец Стаса отпустило настолько, что он смог спросить без желчи, а как бы, между прочим:

– Что ж он за тобой не приехал, когда всё началось? Первые недели полторы поезда ещё ходили нормально. То есть, не совсем нормально, но мужчина мог доехать.

– Он в плавании был, – тихо ответила Юля. – На сейнере в Южной Атлантике. Оттуда так просто не доберёшься. Пока телефоны не сели, он звонил по спутниковой связи, говорил, что обязательно приедет. Потом связь кончилась, и я даже не знаю, доплыли они до Петербурга или сгинули на полпути. Он меня потому в санаторий и отправил, что ему в плаванье уходить надо было. Мои родители в самый первый день позвонили, сказали, что приедут за мной на машине. Никто ж не знал, что за городом творится. Знали только, что на дорогах ужасные пробки. А что там убивает, ещё не известно было. Папа сказал, что проедет в объезд по каким-то просёлкам. Последний раз мама звонила, сказала, что они выехали…

Стас слушал, закусив губу. Потом спросил:

– В наш-то город тебя как занесло? В округе, вроде бы, никаких пансионатов нет.

– Это уже потом. Мы с Томой первые две зимы перекантовались при санатории, а потом решили в Питер пробираться. Всё-таки, там должно быть полегче.

– Почему вы так решили?

– Там Нева, а это рыба. И ходоков там много, тех, кто в окрестных посёлках жил, а на работу в город ездил. Вот мы и вскинулись. Потолкались на станции пару дней. Сам знаешь, ни расписания, ни билетов, ничего. Я спрашиваю: «Он до Питера идёт?». Отвечают: «Да, идёт». Мы как-то с детьми вбились, а он совсем в другую сторону поехал. Так мы и мурыжились всё лето по каким-то станциям. Под железнодорожными мостами прятались, ракушки собирали, улиток. Это ты уже знаешь.

Стас молча кивнул. Ну, что за проклятие такое… и не пожалеть Юлю, не приголубить. Не велит фотография, стоящая на комоде в соседнем доме.

Так бы и занимался самоедством, но с утра предстояла работа. Если уж ты ходок, то изволь ходить как маятник – туда-сюда. Вчерашний день прогулял, значит, сегодня придётся съездить два, а лучше три раза.